В общем, не жизнь настала у Змея, а малина. Знай себе налётывай на деревни да сгоняй полон в пещеру. Только никак не поймёт он, зачем этот полон нужен. Старые змеи далёко – спросить некого. А девки в полоне погрустили-погрустили, поплакали-поплакали, да и принялись на змея пенять.
– Ты почто нас, змеюшка, от отца-матери отнял, и какую-такую лютую долю нам готовишь? Уж нас ли не лелеяли, не холили. Уж мы ли на молоке не выросли, нас ли пирогами да мёдом не выкормили, а каков он, чёрный хлеб, и на погляд не знаем. – Врут всё больше, конечно. Как затеются друг перед дружкой хвастать, сарафанами да шубками похваляться, такой шум поднимут, что у Змея средняя голова гудит, а две боковые инда раскалываются.
Может, так и погинул бы он бесславной смертью, если б не сжалилась над ним баба-яга. Пришла как-то, села в стороне, девьи перебранки послушала да и говорит:
– А есть-то ты их не собираешься, что ли?
– Так на что они мне? Малины вдосталь, черники всякой, морошки опять же.
– Ну так отпусти.
– Не солидно. Обидно – зачем тогда огород городил?
– Ну, тогда ты так поступи. – и нашептала ему в три уха.
Наутро утихомирил кое-как змей полон свой и объявил:
– Так оно, значит, вот что. Проголодался я. Сходите-ка вы, девки, по лесу прогуляйтесь, свежим воздухом напоследок подышите, спелых ягод поешьте, для скусу, значит, а на вечерней заре возвращайтесь: я пировать буду.
Свернул пару елей в сторону, крапиву лапой примял, и проход для девок соорудил. Те рванули, только босые пятки и мелькают в воздухе. Ни одна к вечерней заре не вернулась.
А Змей, полон свой по камешку разбирая, думал: «Какие всё-таки у нас девки в русской земле – и красивые, и смекалистые. Должно быть, от того, что мы, змеи, девок не едим почём зря, как драконы энти заморские. А то ещё в Египтах видал: возьмут какую, скрутят, да крокодилам и швыряют. Одно слово, дикари. Не понимают: коли она красавица, так у неё и детушки хороши будут».
Не знал Змей, что это естественный отбор называется. Не учён был, так, своими умами до всего доходил.
Змей на зимовье
Смолоду-то Змей романтиком был. Мечтал легкокрылой беспечной бабочкой над цветами порхать или быстрым говорливым ручьём по камням бежать, или пышной рябиной по осени развеситься и дразнить пролетающих птиц яркими красными ягодами. Прослышал как-то про зиму и размечтался (вообще-то был он перелётным змеем и проводил зимы в пышных джунглях, поедая разнообразные на вид, но однообразно студенисто-сладкие тропические фрукты), как будет по снегу топать и следы оставлять, как снежную крепость слепит и сам её штурмом возьмёт, как вода станет твёрдой и гладкой, и по ней можно будет ходить, аки по суху, как снежинки будут падать, прекрасные, словно цветы, только маленькие совсем, и как они таять будут на шкуре, стекая блестящими капельками, как деревья покроются серебром, как с широких сосновых веток будут свисать сосульки, а он их языком лизать станет… В общем, размечтался.