– «Пусть слава моя не падёт ради смерти, пусть смерть не придёт ко мне так же, как старость».
Элмерик вздрогнул, поднял голову и невольно зажмурился от яркого, слепящего солнца. Комната, где он долгие часы силился заснуть, исчезла. Над головой раскинулось чистое синее небо, какое бывает только поздней весной, и сам он лежал в мягкой траве на крутом склоне холма. На нём была летняя одежда: простая рубашка и лёгкая туника из изумрудно-зелёного льна. Штаны, подвёрнутые до колен, открывали босые ноги. В левой руке он не без удивления обнаружил веретено Розмари – всё в желтоватых потёках от рябинового сока.
Место было знакомым, хотя бард точно знал, что ни разу не бывал здесь наяву. Уже трижды он видел эти бескрайние зелёные просторы и белые изгороди из мелового камня, которые поначалу спутал с видами родного Холмогорья. Только теперь он понял, что эти края никогда не принадлежали миру людей. Сиреневые цветы, которые Элмерик когда-то принял за обычные колокольчики, покачивались на ветру и издавали мелодичный звон. На стеблях и листьях блестели хрустальные капли росы (что само по себе казалось странным, ведь солнце стояло почти в зените), ветер перебирал травинки, и капли, соприкасаясь друг с другом, тоже тихонько позвякивали. Казалось, будто невидимый музыкант играет на серебряных колокольцах, вплетая в свою мелодию и звон холодного ручья, бегущего по камням у подножия холма, и шум ветра, и громкое пение птиц.
Элмерик коснулся одной из росинок. Та сорвалась в подставленную ладонь, ранив его неожиданно острым краем. Он одёрнул руку, уронив кусочек хрусталя на землю. На кончике пальца выступила кровь, и бард поспешно слизнул алую каплю.
Тонкий девичий силуэт появился прямо перед ним, и Элмерик рывком сел. Рассмотреть ту, что заслонила ему солнце, было не так-то просто – лучи светили ей прямо в спину, скрывая черты лица девушки. Но если та хотела остаться неузнанной, ей не стоило напоминать ему слова песни – этот голос бард узнал бы из тысячи. У него вообще была отличная память на голоса…
Сердце сперва привычно забилось от радости, а потом больно сжалось и пропустило удар: он не должен был радоваться встрече с Брендалин. С момента их нелёгкого расставания прошла неделя. Семь дней – это много или мало? Мысли метались, как стая встревоженных птиц над полем. Но одно бард понимал ясно: если они встретились – значит, всё это сон.