Логан Валеры оказался бесценным и для дачных дел, где машина, как известно, – первый помощник. Имея ее, Андрей дождался нормальной апрельской субботы и поехал на дачу, где не был около двух лет. До этого он ездил туда отдыхать, лишь изредка что-то делал, вернее, помогал что-то делать деду и матери. Все, в чем он нуждался, там было: речка, пруд, грибной лес, интернет и телевидение. Единственное, чего не хватало, – его сверстников, так как в середине девяностых годов рожали совсем мало, во всяком случае, в их садовом товариществе парней и девушек его возраста вообще не было. Но на этот раз он ехал туда на правах отца и хозяина с вполне определенной целью: подготовить дачу для жены и будущего ребенка. Он бы отдал многое, чтобы хозяином оставался дед. Но, как говорит Валерина мать, «Жизнь есть жизнь и остается ею». Что она имеет в виду, Андрей не знал, но полагал, что жизнь продолжается в любой ситуации. У деда была своя жизнь, послевоенная, начинающаяся материально с нуля, все он создал и приобрел сам: при безграмотной матери стал высоко образованным, купил квартиру, построил эту дачу. Андрею в этом смысле легче, он просто примет все готовое. Своей задачей он считал разумное совершенствование дедова наследства с учетом изменившейся ситуации в стране и в личной жизни, а конкретнее, для более удобного проживания на даче жены и ребенка. Да какой жены! Привыкшей к роскошным хоромам, хотя он уже давно отбросил, что она дочь премьер – министра, для него она была обычной женой, которая должна довольствоваться тем, что он ей может дать, и она это знала и ни разу не выразила ни единого слова недовольства новой для нее жизнью, так как понимала, что это может кончиться потерей его. В Москве, считал он, Катя имеет все удобства для нормальной жизни, если что-то не так или чего-то нет, об этом никто из соседей может и не знать. Дача – немного другое дело, там она на виду, даже если окружена забором.
Участок в 6 соток в Подмосковье дед получил от министерства в начале восьмидесятых и поставил на нем стандартный по тем временам дачный дом в 36 квадратных метров с мансардой и отдельно кухню с хозблоком чуть меньщего размера. Все внутренние и наружные работы он делал сам с женой. Когда кто-то предложил ему обить дом и кухню вагонкой, дед поинтересовался: «Ты мужик? – и получив утвердительный ответ, сказал гордо, – Я тоже мужик, а не хрен собачий». Внешне дом получился на загляденье. На этом дед не остановился и, увеличив хозблоковую часть кухни, превратил ее в финскую сауну, полюбившуюся ему в Финляндии, где без нее, как правило, не обходятся переговоры. Сауна также получилась у деда, что надо, вот только в первый же вечер он сжег ее, закрыв задвижку по русскому обычаю сразу после исчезновения огня в печи, не учел, что камни долго остывают, продолжая выделять тепло. От взрыва трубу отбросило метра на четыре. Новую кухню дед построил полностью сам по образцу канадской с окошком выдачи, а вместо сауны соорудил электрический душ. Блок отлично дополнил дом по красоте. Но наступили рыночные времена с разнообразным строительным материалом, началось резкое расслоение общества, богатые стали заменять стандартные дачные дома на новые или их перестраивать до неузнаваемости, дачи бедных старились вместе с хозяевами, распродавались после их смерти, давая возможность скупать участки пачками для строительства коттеджей. Дед тоже мог бы обновить дом, но и тут проявил оригинальность, оставив его в неприкосновенности, как он говорил, в качестве советского раритета. Позже он узнал, что, кроме него, в их садовом товариществе один хозяин умудрился спрятать свой старый дом вместе с трубой внутри современной оболочки коттеджа, чтобы люди не подумали, что он бедный. По мнению деда, это не раритетник, а просто дурак, хотя и полковник. Пожалуй, дом деда был чуть ли не единственным сохранившимся в первозданном виде без существенных изменений, не считая заброшенных после смерти хозяев. Но, если Андрей хоть как-то понимал деда, то Катя после дворцов отца могла и не понять, хотя и не подаст вида. Да и Любовь Петровна обязательно захочет приехать сюда – тоже проблема.