Как-то Танька жаловалась бабуле на мать, завела своё:
– Ба, ну чё она… Зачем вообще рожать, если не просили?
– А от любви детки рождаются, от чего ещё. Любили друг друга мама с папой – вот и ты родилась. Любовь ведь не спрашивает.
***
– В натуре, из-за твоего папаши самое клёвое проморгали. Отмотай назад.
Деффки привставали на цыпочки, вытягивали шеи, облепили окно. Во дворе чернела маленькая толпа. Стояла распахнутая тёмно-синяя машинка- «буханка».
– Бинго, деффки. Конкретно, жмурик, – прошептала мелкая. У неё было чудное лицо: вытянувшееся, замершее, а на нём огромные круглые глаза. Кэш звенел, счётчик крутился, показывая пятизначные цифры.
– Чёрный мешок загружают, – комментировали деффки. – Маленький, детский вроде…
– Бабуля, – сказала Танька. – Заткнитесь, дуры! Бабуля-а!
В одном плюшевом халатике, с голыми ногами, хлопнув дверью, пронеслась по лестнице, выскочила на мороз. Ушастые тапки-зайцы вязли в снегу, скинула, подобрала их в руки и – босиком. Задёргала дверцы:
– Кто?! Кого вы в мешке?!
Здоровый дядька в смешной детской шапчонке на макушке, в толстом комбинезоне, растопырил руки, в одной совок:
– Очумела? Песок в мешке! Наледь посыпаем.
И правда, на боку машины написано: ЖКУ. Танька постояла, постояла и захромала назад. В тапках хрустел песок.
…А Елена Савельевна не могла уснуть. Соседка, поломанная девушка, весь день, как и все предыдущие дни, не успевала отвечать на звонки. Всем-то она была нужна, кого-то тихо увещевала, кого-то шёпотом успокаивала. После отбоя перешла на переписку, мягко летала пальчиками по клавиатуре.
А у Елены Савельевны телефон молчал мёртво. И вся палата была погружена во мрак, только соседский уголок освещался смуглой свечкой и телефонным экранчиком.
МАКСИМЫЧ ПО ИМЕНИ ГРЕТА ТУНБЕРГ
Максимыч выскочил в тёмные сенцы, хотел изо всей силы грохнуть за собой низенькой дверью. Грохнуть не получилось – у двери был старушечий, незлобивый характер. Лишь прошелестела старым дерматином по косякам, закрылась мягко, покладисто, не выдавая хозяйских чувств. А хотелось их выдать, ох хотелось. Чтобы бревенчатые стены затряслись, чтобы ходики с кукушкой в зале на пол вдребезги (после починит).
Совсем нервы никуда. А думал, на пенсии научится жить благостно, мудро, внучку уму-разуму научит. Такой дед научит…
Впотьмах нашарил ногой растоптанные, но крепкие ещё, самоходовские башмаки: в них и в лес, и по огороду. В углу висели пучки сухих, слабо пахнущих лекарственных трав. На ощупь отыскал среди них удочки, сморщенный брезентовый рюкзачок – хоть здесь порядок, всё на своих местах.