– Что ты имеешь в виду? Что значит – ей не нужно быть никем?
Фая постепенилась, отстранившись на мгновение, будто обдумывая свой ответ.
– Хорошо, — сказала она наконец. — Предположим, что мы не знакомы. Представься. Кто ты?
– У меня нет имени. Я не обозначена.
– Так. Имени нет. Но что-то же есть? Что-то о тебе, что делает тебя тобой.
Я принялась перечислять свои признаки:
– Я выгляжу. У меня есть тело. Я девочка. Я умею выдумывать предметы так, что они возникают. У меня есть память. Я вижу сны. Я путешествую….
– Верно, – сказала Фая.
А теперь опиши себя, используя второй разум. На гранях.
– х <, – ответила я.
– И все?
– х <. Ничего больше. Я, кажется, поняла о чем ты. На гранях нельзя ничего описать, потому что любое описание подразумевает использование символов, так?
Фая мысленно кивнула: «Продолжай».
– Символы есть только в языках. В гранях – направления. А направлениями ничего не объяснить, это просто точки координат. Когда я думаю «х <», я всего лишь указываю место, где находится то, о чем идет речь, в данном случае – я.
– Да, — кивнула Фая.
– А это значит, что у существа, у которого раскрыт только второй разум, нет никакого «я». Только местонахождение.
– Молодец, — улыбнулась Фая.
Все это было просто и крайне логично. С освещением этого знания зазыбилось что-то еще. Что-то важное и такое же простое. Но Фая прервала катушку моих мыслей.
– > x!~, – выгравировала она.
Я оглянулась вниманием.
Девочка стояла, положив ладонь на макушку совы. Оборот нового дня приближался. Ей было пора на Холм. Я легонько подтолкнула ее, выводя из забытья-
Я очнулась. Мне нужно было идти. В общем сознании пока было спокойно, но в любой момент моя задержанность могла пробудить интерес сестер. С этой мыслью я внезапно обнаружила себя по ту сторону непонятных баррикад. Это чувство, взросшее из семени того далекого сна про исполинских оленей, наконец расцвело с явлением птицы. Я ощущала пока неясную мне миссию. Я стояла на пороге неизвестного, мне было страшно и сладко.
У двери в мастерскую я оглянулась. В огромных птичьих глазах прыгал огонек свечи. Я вышла на улицу.
Сегодня я была справа. Левой сестрой была Мэ, одна из тех, кто теряет лицо во имя музыки, буянясь, как джазовый змей, что в неистовой, свободной форме, стекает по лбу. Каждый раз Мэ отдавалась плетению без остатка. Под ее прохладной кожей будто извивалась горячая лава. Обычно я любила плести с Мэ, но сегодня у меня в комнате была птица. От осознания этого мой фокус то и дело замутнялся, и сосредоточиться на отражении мелодий Мэ было непросто. Дважды я чуть было не пропустила ее лихие выпады, однако она была слишком увлечена своей свободой и не обратила внимания на мою отстраненность.