Позитивная агрессия осела внутри, и я вдруг поняла, что Дана просто заботится обо мне.
– Со мной все в порядке, – повторила я слова Подруги и добавила: – Не беспокойся.
– Хорошо, – сказала Дана.
Наступила пауза. Снег падал медленно.
– Музыка – это главное, – сказала она наконец. – Не забывай. Для нас, сестер, это все.
– Девочка хотела возразить Дане, но я опередила ее, выловив слова из ее ума до произнесения. Нам не нужны были лишние волнения. Вместо этого я кивнула ее головой-
Дана отвела взгляд и пошла вниз по тропе, не оборачиваясь. Ее фон мерцал грустным цветком. Я смотрела вслед, пока ее силуэт не растворился в пейзаже, и думала, почему так.
– Несмотря на все мои попытки объяснить, она не в силах была понять, как я могла находиться за ее взглядом. В ее мире попросту не было ассоциации с подобной идеей, и ее разуму не за что было зацепиться. Так что я перестала ее мучить и согласилась на том, что живу в ее комнате и представляю собой своего рода сложную тень, что было не так уж далеко от правды.
Она в красках описала мне сон об остановившейся музыке, который я наблюдала через ее глаза много дней назад. Она сказала, что все другие дни, до сна, теперь сливались в ее памяти в один монотонный турнир, который хоть и сверкал суперновыми бесконечных оттенков гармоний, там, на Холме, все они все же происходили из одного цвета и были не более чем его градациями. Сон про оленей, как она выразилась, «поставил ее на непонятные рельсы, которые ведут в темноту».
Она говорила об этом с восторгом и ярым желанием узнать больше. Она задавала вопросы. Откуда я пришла. Есть ли у меня тело. Есть ли другие, такие же, как я. Я отвечала как могла, а вместе с тем думала о своем пути в этот мир и из него. Что случилось после того, как нарисованный старик обернул меня вокруг оси? Через что я прошла на перемотке, прежде чем проснуться здесь? На этот раз, однако, у меня была цель. Мне нужно было узнать, видит ли эта я наводящие сны, но я не имела понятия, как к этому подступиться.
День за днем она молча созерцала птичьи глаза, прерываясь лишь когда приходила ее смена плести, и мысли ее бледнели в журчащем молоке помех. Для ее очнувшегося от вечного сна осознания эти совиные очи были вроде окон прочь. Их бездонное пространство утоляло ее обнаруженный голод. Теперь, когда неизвестное приоткрылось, снежной коробки деревни ей было уже недостаточно.