– Врёт она! – позавидовала Забава. – Весна на неё действует!
– Весна! – третья девушка хохотнула и досадливо ковырнула сапожком снег. – То-то я смотрю кругом трава зелёная!
– А моя бабушка говорила, что раньше весну кликали.
– Как это? – удивилась младшая.
– Ну, песни пели. Собирались на Велесовом лугу и пели про весну.
– Ух, ты! А давайте споём! – младшая захлопала в ладоши. – А ты какие знаешь?
– Ну, про подснежник, – Забава поморщилась, – её все знают.
– Какую?
– Весной подснежник расцветёт, – она протянула без выражения.
– Не так! – перебила третья. – Это не про подснежник, а про Купаву и Радима:
Весной подснежник расцветёт —
Как сердце от любви.
Расступятся и снег, и лёд —
Зови весну, зови!…
– Ну, вместе! Я одна петь не буду.
– Зови весну, зови!
С весною гости к нам спешат:
Тревога, жар, тоска,
Сомненье, стыд и робкий взгляд —
О как любовь сладка!
О как любовь сладка!
Радим с Купавой будто мир
Собрались известить,
Раз в их крови любовь горит —
Зачем её таить?
Зачем её таить?
– Тихо! – всполошилась третья. – Грач идёт!
– А нам-то что? – тихо проговорила Забава. – Мы просто поём… – она уставилась на темноволосого коневода, подошедшего к кузнице с конём в поводу. – «Любовь во взглядах и словах. Уж назван свадьбы час…» – она осторожно промурлыкала.
– Не пой! – её шёпотом оборвали. – Не пой при нём.
– С чего это? – она заупрямилась.
– Не пой и всё. Он – изгой. При нём это не поют. Он как Радим, понятно?
Три пары любопытных глаз одновременно уставились на пришельца. Грач это почувствовал. Он вдруг втянул голову в плечи и ссутулился. Всей спиной, всей кожей и чёрными – не как у людей – волосами он ощутил, что его разглядывают. Утром, выходя из дому, он загадывал, чтобы в кузнице в этот час никого не оказалось – чтоб ни единой души. Как назло, двор полон народу.
Деловитый говор застыл и тотчас возобновился. Так повелось в посадах и в сёлах, что своих приветствуют, не прекращая разговора, а чужих разглядывают, немедленно замолчав. Хуже, когда не замечают. Грач силился сохранить невозмутимость. Закинул узду на свободную коновязь, заглянул в темноту кузницы. Коневод расплачивался с кузнецом – мельком глянул на Грача, поспешно отвёл глаза и скоро вышел. Грач подождал, но при нём никто не входил в кузницу.
– Бравлин, – позвал он.
Крепкий мужик лет тридцати пяти с волосами соломенного цвета поднял голову: