Рейс из Баку приземлился в Москве уже
под вечер.
На вылет я едва снова не опоздал – в
медпункте меня промурыжили до упора: сделали перевязку, взяли кровь
на анализ (зачем – непонятно, следы наркотиков, что ли, искали?),
потом вдруг, якобы, куда-то потеряли мой немудреный багаж… В итоге,
отпустили сразу, как только я подписал бумагу о том, что не имею
никаких претензий ни к игровому клубу, ни к аэропорту, ни, кажется,
к Азербайджанской Республике в целом. Нет, чтобы сразу прямо
сказать, что им нужно – устроили, понимаешь, танцы с бубнами…
На борт аэрофлотовского «Суперджета»
(именно такой достался мне билет) я поднялся последним из
пассажиров и через три с половиной часа, в ходе которых
предусмотрительно не сомкнул глаз – справедливости ради, спать мне
ничуть и не хотелось – благополучно сошел по телетрапу под сень
родного шереметьевского терминала Д.
Первым делом после посадки я снова
попытался дозвониться до Миюки – просто на всякий случай, без
особой уже надежды – и, ожидаемо не преуспев, набрал другой номер,
на этот раз московский. Номер телефона Сэнсэя.
Почему именно его? Мне насущно
требовалось с кем-то обсудить ситуацию, в которой я оказался, а
лучшего собеседника в таком разговоре, чем Владимир Александрович,
тренер, когда-то взявший меня в свою группу зашуганным девятилетним
малявкой и в прямом смысле слова «выведший в люди и в мастера», мне
было ни в жисть не сыскать.
Наверное, следует пояснить: рос я не
позабыт-позаброшен, семья у меня имелась – пусть и не совсем такая,
как могло бы мечтаться подростку. Мама умерла, когда я еще совсем
мелким был, я ее практически и не помню, только по фотографиям и
видеозаписям. До моего восьмилетия мы жили вдвоем с отцом, а потом
он снова женился. Как я теперь понимаю, на более чем достойной
женщине, изо всех сил постаравшейся стать для меня чем-то большим,
чем просто мачехой. И если не все ей в этом плане удалось – львиная
доля вины за то на мне, а вовсе не на ней. Новую супругу отца я не
принял категорически, как позже не принял и их общую дочь Вику,
появившуюся на свет где-то через год. Мой детский бунт был нелеп,
но необорим, страдали от него все, и в первую очередь я сам. К
счастью, именно в то время в мою жизнь вошло каратэ. Владимир
Александрович, тренер, и помог мне примириться – сперва с самим
собой, а потом и с семьей. Отношения дома постепенно
нормализовались, и тем не менее при первой же возможности – в
девятнадцать лет – начав подрабатывать в секции и получать какие-то
деньги, я переселился в съемную квартиру, крохотную, напрочь
«убитую», в добром получасе пути от метро, но отдельную, и пока
вносится плата – только мою.