А Мишаня тоже хорош, нет, чтобы сказать, гляди, мол, кто это тут пожаловал такой сердитый… А он только глаза таращил, икать начал с перепугу, да улыбался, как Ваня-дурачок. Витёк, честно говоря, вообще подумал, что это его слова такое впечатление производят на приятеля.
– Может, – даже успел подумать Витёк, – ему до сих пор никто правды-то не говорил, мол, Миша, друг, беги ты, пока не поздно, вот он и замер в ступоре, потрясённый таким открытием…
Ну, дальше неинтересно совсем. Настюха, вот уж змея, действительно, до чего ж язык ядовитый у бабы… В общем, выгнала она его, ещё и оскорбляла всяко. Да и Мишане, честно говоря, досталось:
– Если хочешь, как дружок твой, алкаш подзаборный, – кричала она ему, – на пятом десятке с мамашей своей жить, ради бога… Только, говорит, скажи, я тебе это мигом устрою… Ну и ещё всякое там…Просто неохота вспоминать… Конечно, деловая, хата-то её. Мишаня, бедолага, там на птичьих правах. А Витёк, дурень, ещё завидовал приятелю, как Мишка, сельский парень, такую штучку городскую да упакованную нашёл. Везунчик, мол… Ага, сейчас…
Словом, ушёл Витёк. Ему два раза повторять не нужно. Расстроился, конечно, но вида не подал. А Мишке так и надо! Его, можно сказать, лучшего друга помоями поливают, а он только, – Настюш, да Настюш… Фу, даже противно… Выйдя на улицу, Витёк посмотрел на окна квартиры из которой только что вышел и где, наверняка кипели нешуточные страсти, и покачал головой, бормоча:
– Не дай бог…
Было уже очень поздно. В небе высоко светил холодный, декабрьский месяц, равнодушно глядя, как одинокий мужчина нетвёрдой походкой идёт по пустынной улице и что-то неслышно бормочет. Минут через пятнадцать только, хлопнув себя по карманам, Витёк понял, что сигареты остались у приятеля. Он длинно и смачно выругался, в какой-то слабой надежде шаря в десятый раз по карманам. И это было совершенно бессмысленным занятием, так как он прекрасно помнил, что его смятая пачка лежала на столе за массивной пепельницей, которую Мишка всё двигал в его сторону, так как пепел, действительно, частенько летел мимо. Ещё раз, вспомнив не самыми лучшими словами Мишаню, его жену, Лёшку, что так вовремя свалил, и почему-то пепельницу, Витёк понуро побрёл дальше. Как назло курить хотелось всё сильнее. К тому же он чувствовал, что начинает замерзать. Волна глухого раздражения накрыла его с головой. Мало того, что он забыл курево, так и выпивки ещё прилично оставалось, (а он, между прочим, на неё точно так же скидывался), вдобавок ещё и денег ни шиша не осталось, ну что ты будешь делать. Витёк снова ругнулся. Теперь нужно будет у матери даже на проезд клянчить. Свернув в тёмный переулок, Витёк поравнялся с небольшим, слабо освещённым изнутри винно-водочным магазином. Он замер, рассматривая заманчивую витрину. От райского наслаждения его отделяло всего лишь тонкое стекло. Решение, как всё неординарное и выдающееся, созрело в его голове совершенно неожиданно и притом мгновенно. Он оглянулся, подобрал крупный булыжник, будто для него специально положенный, и отошёл, как ему тогда показалось, на приличное расстояние. Чтобы в случае чего, у него был шанс скрыться в темноте. Резкий замах… Бросок… И стекло с оглушительным грохотом посыпалось внутрь магазина и на тротуар. Витёк затравленно оглянулся. Тишина… Ни единого звука… Он шагнул внутрь и словно попал в сказку. Он взял у кассы плотный пакет и быстро наполнил его разноцветными бутылками. Сверху торопливо положил пару блоков сигарет. И быстро вышел тем же путём, что и вошёл. Завернув с тяжеленным пакетом за угол, Витёк остановился, шумно переводя дыхание, и осмотрелся. Вокруг по-прежнему было тихо. Пакет приятно оттягивал руку. Витёк прошёл несколько метров, но гостеприимно зияющая дыра в витрине настойчиво манила его обратно: