Но тем больше я мечтал стать таким же вольным, бронзовым от загара и ветра моряком. У меня вошло в привычку открывать по ночам окно – только чтобы слышать голоса пароходов – эти великолепные басы, поглощаемые днем уличным шумом, а ночью мощно и беспрепятственно проникавшие в мою темную комнатку. Как билось у меня сердце, когда я думал о том, что однажды отправлюсь в плавание и обогну земной шар!
Но как только я, прислонясь к кассе, заговаривал об этом с мамой, отсчитывающей покупателям сдачу на блестящие доллары и датские кроны, ее глаза становились совсем печальными. И я молча застывал у красной занавески, стараясь не смотреть на матросов, и проглатывал свои смелые планы, которые вертелись у меня на языке.
Сразу после моей конфирмации к нам зашел, как обычно, старый рыжебородый боцманмат, который заглядывал к нам, когда хотел, поскольку приходился маме дальним родственником. Поэтому я мог называть его «дядя боцман». Он умел тонко сплевывать сквозь зубы, а курил, как три дымовые трубы.
Уже давно он жил на берегу, работая у одного судового брокера.
– Мог бы стать капитаном, – обычно замечала мама, когда он опять пропадал, – да пропил все свои шканцы! – При этом она зажимала себе нос, давая понять, как ужасно от него всегда несет водкой.
Но она так говорила больше для того, чтобы отвадить меня от него и от мореплавания. Потому что ей не нравилось, что старый морской дьявол, как называл его папа, забивает мне голову разными байками о мысе Горн, Шанхае, Саргассовом море, сплошь состоящем из плавающих водорослевых островов и в котором якобы затонула когда-то в доисторические времена великолепная Атлантида.
– Эй, с левого борта! – орал в таких случаях дядя боцман, стуча кулаком по столу так, что мебель тряслась, а наш пес Алекс, воя, забивался под диван. – Морской волк – это вам не заячий хвост! И когда ты, сосунок, – под этим словом он подразумевал меня, – предпочтешь грог сливочной помадке, тогда ты узнаешь, что жарится на подветренной стороне!
И в этот день после конфирмации, которая, впрочем, прошла очень спокойно, он подарил мне кожаный шнурок, унизанный крупными зелеными камнями, на что я, как он выражался, «сосунок», сразу обиделся. Я уже был не ребенок.
Но он так громко расхохотался, что мне показалось, будто я слышу, как в зале внизу раскачиваются и стукаются друг о друга развешанные на своих местах куклы. Потом он мне рассказал, что это не собачий ошейник и не для нежно-розовой женской шеи, к примеру, как у Валли, а настоящий негритянский талисман, приносящий счастье и удачу, ценнее золота и серебра, который нужно носить на руке как браслет, и достался он ему следующим образом. Когда шхуна «Амалия», а он был на ней, вошла, наконец-то, в фарватер Эльбы, оставив позади Гельголанд, тут-то, в сильную метель, несчастный трехмачтовик и налетел на шархёрнский риф. Бедная «Амалия», получив пробоину, в полчаса затонула, и все утонули вместе с ней, только ему и коку удалось спастись, добравшись вплавь до островного бакена. Кок был негром, черным, как вороново крыло, чертовым отродьем, но с человеческой душой. Парень, с которым, как бы это получше сказать, он делил солонину и морские галеты, и будто бы подаривший ему на память свой талисман, вот этот самый браслет, который черный, как сажа, чудик всегда носил на правой руке.