Вчера он не был собой. Вчера он, размечтавшийся дурак, думал о смысле жизни. Вчера, вернувшись в школу и глядя на прежние, знакомые вещи, Мур наконец поверил, что на самом деле выздоровел. Выжил. Ему радовались удивлявшиеся люди, которые полгода назад в мыслях прощались с ним навсегда. От этого Мур стал добрым и щедрым – и правда обрадовался, когда еще в госпитале сказали, что в школе есть малыш, которому, может быть, пригодилось бы его, Мура, внимание и участие. И Мур захотел стать Старшим. Захотел – стать нужным. Пошел знакомиться с Младшим, уже зная, что согласится – и согласился. К тому же бросившийся навстречу мальчишка с первого взгляда показался знакомым, даже родным. Глаза, сияние, невидимые звезды. Удар счастья. Наваждение? Нет, глупость. Затмение.
Или это с ведома Игнатия, и тут присутствует секретный и угрожающий расчет Службы? Ужасно. Лучше считать, что это ошибка педагогов, которые вообще не знают, кто такой Мур.
Снова заболел, тягостно заныв, больной бок. Мур прошел немного вперед и сел на холодную каменную скамейку. Мелкий подошел и встал перед Муром. Мур спросил:
– Ну, что ты взбесился?
– Потому что ты ничего не понимаешь!!
– А что я должен понимать?
– Ты должен быть самый лучший! Лучше всех! Ты – царевич должен быть, настоящий! А ты – никто!
– Никто, – кивнул Мур. – Зачем же ты вчера согласился?
– Потому что кроме тебя для меня больше нет никого вообще!
– «Тебя», «меня»…Тьфу. На свете тьма народу. Тебе найдут нового Старшего.
– Мне нужен ты!
– Ага, ну-ну. Ты всегда злой?
– Нет. Но теперь я буду злиться всегда.
Нет смысла с ним говорить. Мур махнул рукой. Мелкий вдруг сел в траву у дорожки и отвернулся. Ревет? Так ведь не жалко. Зараза потому что он бешеная. Еж. Дикобраз. А вчера-то вечером был шелковым щеночком. Говорил шепотом. Смотрел жалко. А с утра… Это – такая ненависть бывает? Мура еще никто не ненавидел. Не любил никто, но – ненавидеть? Ценили. Подкупали. Ловили. Использовали. Пугали. Дрессировали. Презирали. Эксплуатировали. Не считали одушевленным. Еще хотели убить – кажется, из санитарных соображений. Но прицельную ненависть, да еще такую отчаянную, внезапную, он встретил впервые.
Он потер глубокий укус у локтя, будто отпечатки зубов можно стереть. И шов болит. И шею саднит. Хорошо, что рубашка все скрывает.