Если в карму поверить, то был я циркач,
в прошлой жизни ходил по канату;
и содружество звёзд мне внушало сверкать
равновесья высоким талантом.
Без страховки наверх выходил,
понимая: нельзя оступиться.
Лишь быстрей сердце билось в груди,
не слабел тренированный бицепс.
Но однажды, уставший от травм,
не попал в ритм привычного танца…
И паденья смертельного страх
мне из той жизни смог передаться…
В нови дней я замечу растраченность сил, —
будто прежний ходок по канату.
Вот и жизненный смысл, как судьбы балансир,
ускользает из рук потерявшего хватку.
Можно стресс тяжкой кармы изжить и забыть,
отдалиться от дел, отойти от событий,
и на скользкой на тонкой опоре судьбы
перестать вечно делать кульбиты.
Для чего же земной организм
просит снова опасности дозу,
чтоб партнёршу, сошедшую вниз,
поразить мастерством виртуоза?
Я с подошв кровь стремлений оттер
и смотрю,
не прельщенный ни славой ни лестью, —
как наверх, словно в счастья восторг,
на канаты свои обречённые лезут…
Я шёл до света солнца на работу,
на освещённый вещевой базар
фонариками утренней заботы, —
мне вывозили грузчики товар.
Был мир доходов чрезвычайно зыбким,
как утра блики на вершинах крыш,
Но продавщиц молоденьких улыбки
я принимал, как за упорный труд барыш.
И если в ясных их глазах светила
как солнце, нежность – в сполохах ума,
мне вечерами нравилось в тиши интима
желаний девичьих причуды принимать.
Пока вставало солнце над базаром
я мог остановиться, отдохнуть,
и возникал, как призрак пред глазами,
текущей жизни непонятный путь.
В судьбу смешную местного торговца
предназначенья истинного свет
не проник, как из-за тучи – солнце,
и был деяний слишком узок спектр.
Как утром – зябким, призрачно-пустынным—
был сумеречен мир в моей душе.
И восхожденье чувств как бы застыло
на грани дня, на тёмном рубеже…
***
В мою судьбу сквозь ночи мрак гнетущий
вольется луч – и трепетен, итрепетен, и тих —
и, как рассвет, за окнами встающий,
забрезжит новых мыслей полон стих.
Я всё же смог в облаве бедствий сдюжить,
не умереть от боли, потеряв любовь.
Но чтоб сильней не ранить чью-то душу,
не напишу об этом я стихов.
Изыдют вон мои печали – мысли,
лишь приоткроет двери утра рань.
И свет иных неистребимых истин
вольётся в душу, вместо тьмы утрат.
Глаза вещей разбудятся в квартире,
придет покой, как мудрый пилигрим,