Во дворце султана.
В его гареме.
Под балдахином.
Под подушкой
покоился розовый талисман.
И тут же звучали басовые ноты мелодий
палисандра, сандала, амбры
и бобов тонки, и ванили и корицы.
И их повторяли высокие ноты, меццо-сопрано
смородины, груши, гуавы.
И они подтверждались мудрым запахом
кедра и имбиря.
И сладость жасмина
смешанного с индийслкой коноплёй
напоминала мне о тебе и свежести,
только что, выглаженного белья.
Во Флоренции,
между площадью Синьории
и мостом Понте Веккьо, в галлерее Уффици,
на стенах жили портреты,
в любви и ревности, и умирали, не умирая…
и рядом текла цвета жёлтой глины, река Арно.
Резвые кочевники на маленьких лошадях
мчались по русским степям
и силой жестокости,
и жестокостью силы,
и верностью коварства,
и его же неверностью
разбавляли славянскую кровь
татаро-монгольской, если, конечно, есть такая…
И красные петухи клевали сухую солому крыш.
И их налитые огнём гребни
были видны за сотни вёрст.
Но никто не спешил на подмогу.
И деревни горели.
И лёгкий пепел пожарищ
мутил воду в ручьях и колодцах.
И лён, и рожь, и пшеница
зарастали бурьяном и дичали.
А там, в высоте, светились давно умершие,
уже никому не нужные, звёзды.
Им когда-то удивлялись боги.
Боги, которых почитали
Вавилон, Афины, Куш.
И Рим, и Карфаген…
И только суеверная Иудея
избрала себе никому неплонятного бога.
И за это платила и платит…
И солнце больше не восходит на востоке
и не заходит на западе.
И давно уже не текут реки вспять.
И в пустыне песок не скрипит на дюнах.
И ветер не срывает пену с верхушки
девятого вала.
Неподвижный, Мир устал от боли.
И скрылся розовым талисманом
под подушкой в гареме султана.
Под окнами гарема росли розы,
о которых этот стих и написан.
1