Деньги-то хоть остались, поморщившись, подумал он, решительно не помня, как оказался в таком неожиданном месте, как летняя веранда детского сада, пошарил по карманам, и обнаружил сотовый телефон «Nokia», и мятую десятку. И это неплохо, решил он и стал звонить другу, чтобы прояснить ситуацию. Но тот не выходил на связь, и было непонятно: то ли у него заблокирован телефон, что даже дежурный дамский голос ничего не сообщал оттуда, то ли ещё по какой причине, копаться в которой Антону сейчас было не до этого. Решив перезвонить позже, он морщась, – тело ныло, словно его колотили палками, – встал в полный рост и вышел наружу.
Когда он увидел в каком ночевал детском саду, совсем воспрянул духом. За железной оградой, опоясывающей садик, пролегала тихая улица Щербакова. Через дорогу, напротив, находился круглосуточный ликеро-водочный магазинчик «Ягодка» – в старом, обшарпанном сталинском трёхэтажном доме. Завод, где он работал слесарем, тоже был недалеко, в другом конце улицы – она к нему вела, и в него упиралась, точнее, пересекалась дорогой, за ней был завод, с разбитым перед ним газоном, монументом «пламенного рыцаря революции», дорожками из тротуарной плитки, и хвойными елями вдоль.
Антон посмотрел на часы: половина восьмого. Рабочий день начинался в восемь, так что он ещё успевал «поправить здоровье» пивком, и хотя домой он уже не попадал, однако, настроение сразу улучшилось. Прислюнив взъерошенные волосы, оправив джинсовку и стряхнув сор и пыль с брюк, он бодро двинул себя в сторону «Ягодки».
В тесном помещении магазинчика, когда Антон переступил порог, не оказалось ни одной из двух продавщиц, работающих посменно: толстой крашеной блондинки, с грубым макияжем и нагло-хамоватым выражением на прыщеватой физиономии, которую Антон (да и не только он) не любил, подозревая, не без оснований, в продаже некачественного алкоголя под заводской маркой, ни её сменщицы – высокой, стройной, носатой девицы, по какой-то неизвестной причине пренебрегающей косметикой, впрочем, и без неё симпатичной, всегда читающей женский роман, который она прятала под прилавком, и всегда приветливо улыбающейся Антону при его появлении, охотно его обслуживающей и, словно ожидающей от него чего-то большего, чем покупка очередной бутылки водки, портвейна или пива, либо того, другого и третьего вместе взятого. Не было в магазине охранников: ни пожилого усатого мужика, похожего на запорожца, писавшего письмо султану с известной картины, и обычно сидящего на табурете в углу, справа от входа, ни его сменщика – спортивного вида парня, стрижка – ёжик, где-то Антоновского возраста, лет 25—27. Тихо шуршал кондиционер, однако не разгоняющий спертый тяжёлый запах – смесь прокисшего пива, табака и сырой половой тряпки. Из магнитолы «Шарп», стоящей на полке между темно-зелёной бутылкой советского шампанского и коробкой шоколадных конфет, безголосая российская певичка пела, что все мужики дураки, а её такую красивую умницу – выпускницу технологического института никто не ценит, и не приглашает на остров; хоть нашёлся бы какой-нибудь состоятельный «биз» – отвез бы на айсберг в океане, покачал в гамаке, накормил моллюсками с жареным картофелем под майонезом, она бы в долгу не осталась, спела бы грустную песенку о любви каракатицы и пингвина – сделала бы кое-чего приятное после завтрака, под пароходный гудок и крик чаек над океанской волной.