К оттаивающему мусору фекальных стоков, что находился в отдаленном углу территории насосной станции, подошел огромный черный кобель.
Крупная беспородная овчарка с мутными, мрачными глазами приблизилась к куче волглого, преющего мусора и беспристрастно, машинально задвигала челюстями. Она ловила обвислыми губами и истертыми почерневшими клыками куски полусъедобных отходов. Кобель доживал свой четырнадцатый старческий год. Его дряхлеющее существо приносило с собой не оживающую радость весны, а унылую, скорбную призрачность ночи. Хозяин у него был, но старость убога, и тот с раздражением ожидал, когда же собака подохнет. Привечал и кормил ее мало. Добавку к еде пес искал здесь, где можно набить себе брюхо хоть чем-то.
Работники станции прозвали его Шерханом.
Склонившись над отходами и перемалывая их слабеющей челюстью, он с пустым равнодушием смотрел на людей, которые ходили по территории. Они ловили его сумрачный взгляд и с надменным видом морщились и презрительно отворачивались. Он понимал, что унизительно и больно питаться всякой падалью, но он не человек и даже не волк, который может добыть себе кусок кости со свежим мясом.
Он просто собака – а жить хочется!
Мужик в потрепанной, застиранной робе взял палку и бросил в кобеля с криком:
– Пошел, сволочь вонючая!
Шерхан прекратил жевать, взглянул внимательно на буйного мужика и понял – надо уходить. Он чувствовал, что его эти люди опасаются, и тем не менее неуклюже развернулся и пошел прочь – на выход к воротам.
Шерхан ненавидел этих людей за то, что им не дано понять, почему ему хочется кушать, что у него нет места, где можно спрятаться от дождя и мороза. Он безнадежно скитался по разным углам, лишь изредка прибиваясь ко двору своего хозяина-алкаша.
Он никогда не убегал, когда его гнали, а с достоинством и гордостью покидал людей, оставляя их в своей пустой ярости и жестокости. Шерхан имел отличительную черту своего облика: передние лапы были значительнее короче задних. Его воспринимали как уродца, как оскорбительный плевок природы. Однако же, когда его прогоняли, вид он приобретал от степенности гордый, от низко приспущенной головы – злобный. Он, не меняя размеренного шага, сверкал предупреждающим взглядом, задирал нос к горизонту и нес в себе какую-то дерзкую безутешную обиду. А обыденная поступь его выражала скорбь, муку и страдание.