И надо же, именно в тот день, когда Гриня так неудачно – да просто чудовищно! – сходил на свидание к Жанне, а потом провёл много часов на улице под снегопадом, добираясь до Валентина, и слёг с сильнейшей простудой, – в тот самый день Василиса почувствовала острую боль в горле. Не лёгкое пощипывание, не болезненный комок при глотании, а резкий, болезненный укол, как будто в гландах застряла ядовитая рыбная кость. Но никакой рыбы Лиса не ела, а лор-врач, мельком взглянув в раскрытый рот, объявил, что у неё ангина и прописал антибиотики.
Так они и валялись по своим постелям – мать и сын, а между ними сновала верная Ленон, моментально простившая Грине и побег, и откровенное враньё. Через три дня Гриня пошёл на поправку, а Лиса потеряла голос. Только сипы и хрип, так что общалась она шёпотом и жестами. И хотя боль поутихла, голос предательски отсутствовал.
Примерно в таком виде её застал Валентин Альбертович, пришедший проведать пациентку. И по тому, каким безоблачно-спокойным у него сделалось лицо, Гриня понял, что дела у матери плохи. Валентин сразу позвонил и договорился о консультации на Берёзовой аллее. Как – на Берёзовой?! – испугалась Василиса. «Это единственное, что мы должны исключить, – уверенно и оптимистично ответил Валентин, – остальное – дело техники».
Но исключить не удалось. У Лисы обнаружился рак голосовых связок, ей сделали блестящую, прямо-таки виртуозную операцию, потом начались жуткие курсы химии, потом ей протыка́ли горло рентгеновскими лучами, но голос так и не вернулся. И хотя прогноз был оптимистичным, хотя опавшие волосы постепенно стали отрастать, выгодно подчёркивая удлинённый, «египетский» затылок, но слабость тела и духа уложила Василису в постель. Прежний недуг – депрессия – овладел ею, и Лиса целыми днями лежала, ко всему безучастная, ничего не ела, вмиг постарела и отощала. Она пристрастилась к этилморфину, который кололи ей после операции, и Валентин – с непременной воспитательной беседой, с заверениями, что всё, это в последний раз – приносил ей лекарство от жизни, в которой Лиса больше не нуждалась.
Проходили недели и месяцы, а она всё лежала на подростковой двухъярусной кроватке, не жила, но и не умирала. Плоское тело – в чём душа держится – тем не менее, могло пройти на спичечных ногах до кухни, костяные пальцы ещё были в состоянии отрезать ножом кусочек сыра. Так, изо дня в день, в потёмках и абсолютной тишине – упаси Бог включить телевизор! – тикали настенные часы в квартире, выстроенной когда-то для уютного творческого отшельничества. Редко-редко сюда забредали посетители, да и то лишь по делу. Валентин – принести лекарств, провести коротенькую, успокоительную беседу, Ленон – прибраться и сбегать в магазин, Гриня – лишь чем-нибудь разжиться. Кое-какой голос у Лисы прорезался. Так, не голос, а хрипотца. Только говорить она ни с кем не хотела, а посетителей воспринимала как мучительную неизбежность: принесут, сделают, уйдут и ладно.