******
Возвращаясь к прерванному лирическим отступлением рассказу, замечу, что в свои восемьдесят лет мать Агаты совсем не выглядела древней развалиной и, даже более того, казалась лет на тридцать моложе своего реального возраста. «Замороженность» ее внешнего вида объяснялась не только подвижным образом жизни и проживанием на природе, но и поистине диктаторским характером. Именно это, последнее, обуславливало минимальное количество мимических морщин и множество звенящих стальных нот в голосе. Даже свои жалобы Старуха выражала в приказной форме. Сутки напролёт она на что-нибудь сетовала и особенно часто высказывалась по поводу непригодности современной молодёжи к условиям жизни той эпохи, в которую ей пришлось поставить на ноги своё многочисленное семейство. Оставшись вдовой в возрасте тридцати с небольшим лет, с тремя малолетними детьми на руках, она не пала духом и нашла в себе силы не только их выкормить и вырастить, но и впоследствии каждому из них помогла в организации собственного бизнеса. Не оставляло и тени сомнения, что осуществить подобное Старухе удалось благодаря исключительной силе воли, работоспособности и житейской смекалке. Однако вряд ли это давало ей право осуждать всех подряд буквально по каждому поводу. Как было упомянуто выше, особенно часто доставалось от неё современной молодёжи. «Да эти сосунки в широченных штанищах, верхом на мотоциклах, и девицы в коротких юбках передохли бы, как мухи, если бы им пришлось доить по пятьдесят коров в сутки, стирать на речке бельё и вспахивать землю плугом!» – чеканящим голосом оглашала помещение своего магазина Старуха. Я же едва сдерживалась, чтобы не ответить ей: «Да и Вы тоже без предварительной подготовки вряд ли сумели бы жить так, как крестьяне лет за триста до Вашего появления на свет: без электричества, газовой плиты и элементарного мыла. А ещё раньше люди обитали в пещерах, вообще никогда не мылись и охотились на мамонтов». Интересно, сумела бы Старуха ответить что-нибудь вразумительное на вопрос: «Вот Вы, уважаемая, смогли бы собственноручно убить мамонта, быстренько его разделать и приготовить пару сотен вкусных ростбифов? К Вашему сведению, женское население первобытного общества справлялось с этой задачей легко и небрежно».
Будучи истинной Старухой, радоваться жизни она не умела ни когда Агата готовила её любимые плюшки, ни когда её навещали внуки, ни когда рабочий день в магазине заканчивался приличной выручкой, в общем, никогда. В довершение ко всему прочему, Старуха так собой гордилась, что не позволяла даже собственным детям обращаться к ней на «ты». Было заметно, что её младшая дочь – Агата – боялась своей матери и в извращённой форме психологически от неё зависела. Обращаясь к Старухе на «вы», она покорно склоняла перед ней голову и совершала телодвижения, напоминающие неуклюжее расшаркивание. Замечу, что та самая эпоха, о которой Старуха больше всего любила рассказывать, наложила на неё неизгладимый отпечаток ещё и тем, что мылась она всего раз в неделю, по привычке экономя на моющих средствах и воде. Обычно сразу после этого Агата усаживала её в машину и везла в парикмахерскую, расположенную в тридцати километрах от их места жительства, несмотря на то, что подобных заведений в округе было не менее десятка. Однажды я у неё поинтересовалась: «А почему вы ездите так далеко? Неужели ни одна из ближайших парикмахерских вам не подходит? Или твоя мать упорно не желает делать себе укладку ни в какой другой?» «Да как тебе сказать, – замялась Агата. – Я ведь тоже там стригусь, а с моими волосами далеко не каждый парикмахер справится, ведь нужно же точно знать, как правильно постричь!» «А-а-а, вот в чём дело…» – проговорила я и, бросив взгляд на лысоватую Агатину голову, подумала: «Воистину, чтобы подравнять три волоска и побрызгать на них лаком, необходим опытнейший мастер!» Нетрудно было догадаться, что с её стороны поездка в дальнюю парикмахерскую объяснялась желанием избежать крупной ссоры с собственной матерью, из которой Агата вряд ли бы вышла победительницей, однако, признаться в этом ей было стыдно.