– Были бы они здесь, будь иначе?
– Верно, – вздыхаю я. – Точняк.
– Встретимся внизу через пять минут. Введу тебя в курс дела.
– Что, пять минут? – Моему возмущению нет предела. – Не-е, так не пойдет! Мне надо принять душ. Я даже не завтракал!
– Если б ты встал в три, тебе хватило бы времени на все и еще осталось бы.
– Три утра?! – У меня нет слов. – Ты в своем уме?
И когда Уорнер, без всякого намека на шутку, бросает: «Не задерживайся!», мне становится очевидно – парню реально хреново.
Я тяжело вздыхаю и отворачиваюсь. Ненавижу себя за то, что замечаю такие вещи, что мне постоянно до всего есть дело. И это никак не исправить. Еще в детстве Касл раскрыл мне глаза: он сказал, я чересчур жалостливый. Просто взял и объяснил мне, а я всегда ненавидел себя за то, что я слабак. Ненавидел себя, когда горько плакал, увидев в первый раз мертвую птицу. Или за то, что всегда тащил домой бездомных животных; пока Касл в конце концов не приказал мне остановиться, у нас просто не хватило бы средств их содержать. Мне было двенадцать лет. Он заставил всех выпустить, я рыдал неделю. Ненавидел себя за слезы. Ненавидел, что не могу ничего с собой поделать. Любой на моем месте решил бы: «Забей! Оно тебе надо?» Только не я. Мне надо. Мне всегда надо.
Вот и сейчас мне надо позарез.
Поэтому вздыхаю и говорю:
– Эй, старина… Ты как?
– Прекрасно, – мне в ответ. Быстро и холодно.
Ну вот – получай.
Посмотри лучше на Уорнера. Последуй его примеру. Успокойся и сделай вид, что не замечаешь его воспаленных и натертых докрасна глаз, его вспухших над челюстью желваков. Тебе и своих проблем хватает, у тебя и так полно боли и разочарований, при этом никто даже не поинтересуется, как прошел твой день. Никто не подойдет, не глянет заботливо в лицо, не задумается о том, что ты прячешь под улыбкой. Так почему ты должен переживать о ком-то?
Не должен.
Не лезь к нему, велю я себе.
Хочу сменить тему и открываю рот. Открываю рот, чтобы так и сделать, а говорю:
– Да ладно, брат! Мы оба знаем, что дело дрянь!
Уорнер отводит взгляд. Желваки на его скулах так и заиграли.
– Вчера у тебя был трудный день, – продолжаю я. – У тебя есть полное право и на хреновое утро.
Он долго молчит, потом:
– Я так и не ложился.
Ого, не ожидал.
– Прости. Я понимаю.
Он поднимает голову. Смотрит мне прямо в глаза.