» – спросил отец. «
Мы были на клуне, взяли семечек»… Не ругаясь, он взял сестер и молча повел назад к этой самой клуне, где высились гурты пшеницы, ржи и злополучных семечек. «
Высыпайте, – спокойно сказал отец, –
и больше так не делайте»… Вроде бы мелочь, но из них формируется личность.
К сожалению, об этом я знаю лишь из рассказов сестер, которые старше меня на восемь и пять лет, сам же почти ничего не помню об отце. Мне было пять с половиной лет, когда папа 12 июля 1941 года был призван в ряды Красной Армии, казалось бы, что в моей памяти могло быть больше картин из жизни отца. К сожалению, мои воспоминания почему-то не простираются ниже пределов семилетнего возраста. Сравниваю себя с моими внуками Женей и Кириллом, они помнят всё свое раннее детство еще до школы, кажется, с трех лет. Первый иногда, по праздникам, вспоминает, как я вез его на санках в сквере им. Павлика Морозова (это рядом с так называемым «Белым Домом», реставраторы капитализма вымарали и опорочили имя советского пионера и выбросили стоявший бюст), на уклоне поскользнулся, грохнулся на спину, шапка отлетела далеко в сторону, санки с внуком полетели вниз, а он громко, с восторгом хохотал. Другой, младший внук, с не меньшим удовольствием иногда вспоминает, как мы обманули бабушку Аллу. Она как-то отправила нас погулять на берег Москвы-реки, тот, что ниже смотровой площадки Воробьевых гор. Во время прогулки заметили шедший по реке прогулочный катер с пассажирами на борту. У ребенка загорелись глаза, не сговариваясь, дед с внуком решил бежать, догнать катер и прокатиться до Киевского вокзала. Сказано – сделано – рванули, держась за руки. В порыве я не заметил, как правая ножка внука ступила на травяной край дорожки, наполненный водой. Как теперь докладывать бабушке, что мы ослушались ее строгого наказа? «Дед, не переживай, мы бабушке ничего не скажем», – так мой умный и принципиальный с раннего детства внук выручал незадачливого деда. Но бабушку трудно было провести, по его реакции она обо всем догадалась, мне был выговор.
Слушая воспоминания моих уже взрослых внуков, невольно сравниваюсь с ними и, увы, понимаю: мои собственные картины раннего отрезка жизни значительно беднее, их у меня почти нет до пяти-шести лет. При этом я всегда отличался хорошей памятью, что же случилось с ней в то раннее детство, почему не помню отца, а вспоминаю лишь отдельные эпизоды, связывающие меня с ним? Они очень дороги, ибо являются связующей нитью с образом человека, давшего мне не только жизнь, но и наполнившего ее основополагающими ценностями. Лишь эпизод, живущий во мне и сегодня, он связан с поездкой папы в Исилькуль. У бабушки Наташи была корова, которую, естественно, надо было чем-то кормить, желательно сеном, чтобы она давала молоко. Папа периодически возил бабушке продукты, а корове сено. Одной из таких поездок и воспользовался его непоседливый сын, который очень просился поехать в Исилькуль. Мама была категорически против и запретила брать меня, послушный отец уехал. Через несколько километров пути, осматривая воз, всё ли в порядке, обнаружил сына, вцепившегося в торчавшую сзади жердь. Что делать, возвращаться назад? Но отъехали от Антоновки довольно далеко. Закутав сына в свой пиджак, отец повез дальше, в бабушкин Исилькуль. Привез и… оставил на побывку. Я любил бабушку, ее дом, таинственный Исилькуль. Днем и ночью слушал паровозные гудки, которые словно звали в незнакомый, но прекрасный мир. Я, деревенский мальчишка, страшился его и в то же время хотел в него попасть. Эти звуковые символы отличались друг от друга, и я их хорошо различал: длинные, басистые, мощные гудки – это кричат могучие великаны, думалось мне, хотя что я мог знать о великанах; тонкие, короткие, визгливые, – я их не любил, – так верещат неприятные существа, вроде сверчков (других сравнений у меня не было), их я знал и не любил.