По спине скукоженным ручейком потёк оптимизм, взвыла тревога. Над окнами нависли тучи. Благородные ночники отдыхали на стенах без работы, а где-то рядом по дому бродило то – не знаю что, могло подкрасться, напасть, и ни звука. Единственная польза от новости – вытеснила озноб, успокоился желудок, начавший привыкать к голоду. Захотелось спать, но кровать бездельничала в прихожей. Зато имелся стол, не меньших размеров, на котором можно прилечь, прогнав Доктора… Мысль показалась интересной. Стол – единственное, что могло заинтересовать, а я почти не обратил на него внимания… И всё из-за Доктора… всё внимание на него.
– Быстро отвечай, что скрываешь?
Доктор с отвисшим клювом оторопел. Не дожидаясь ответа, я нырнул под плиту саркофага. Лучшего сравнения не найти столу, похожему на усыпальницу; чем больше вникал, тем меньше видел стол. Эллиптический, по форме столешницы, но не мраморный, а из тиса – древа смерти, как звали древние. Тисовым делали всё, что планировалось навсегда. По периметру, чередуясь, крепились железные головы людей и птиц, словно насаженные на пики, и, кажется, это были головы воронов. Я покосился на Доктора – очень похож. Спиритические салоны, куда мамзели затягивали кавалеров, заострили нюх, чуявший некроманта за версту. Подкатило жуткое чувство, как при встрече с поместьем. Мрачности добавляли бестелесные головы, с бюстами было бы веселей, а не так, как на площади после казни. Все сговорились – смотрят, давят, ждут. Ну и дождались – окрестил, как нравилось – это помогало не замечать молчаливых требований.
Уже вылезал, и то ли ситуация показалось знакомой, то ли саркофаг зацепил струны памяти, что-то тронуло в железных лицах, заставило задержаться. Да, что-то общее, но ворон, похожий на Доктора, увёл мысли в сторону. Гордец, следивший за входом – римский легионер. Похожих лепок в музеях предостаточно, тех грамотеев ни с кем не спутаешь. За ним греческий профиль, борода норманна, турецкий тюрбан. Саркофаг стерегли отъявленные ребята, начхавшие на века. Даже пару женских занесло каким-то ветром – красавицы – молчали о тёмном происхождении, но я заметил – их с бандой связывала несокрушимость римлянина. Печать легионера стояла на всех. Добравшись до последнего, похолодел. Он примагничивал крепче других: спокойный, уверенный, что трудности римлянина его не коснуться; будто знал – всё начнётся с начала и нет смысла рвать душу, стоя на краю пропасти. Давил металлическим взглядом, я тоже не мог оторваться, прикованный ужасом, которого не испытывал ни один смертный, словно встреча была долгожданна и мучительна для обоих. Потрясённый, прикоснулся: те же формы, только с твёрдостью металла, о которой мечтал; те же контуры, что ладони пробуждали по утрам холодной водой. Несомненно, хоть и не верилось, прототипом для последнего бюста послужил я. Вдруг раздался щелчок: головешка в руке провернулась, ударила, возвратилась на место.