Может быть этот айкановский садик, пропитанный лаской и нежностью, наполненный душистостью цветущего каштана, увы, уже срубленного, напоминал Марине благоуханную Тарусу, погружал её в мир воспоминаний и счастливых фантазий. Ей нравилась древняя киргизская фамилия Ай хан (Айканов), означающая Светлейший хан. Внук Михаила Порфирьевича, потомок светлейшего хана, Сергей, в свои семьдесят лет всё ещё грустит о своем друге детства, срубленном каштане, к которому его часто привязывали на длинной верёвке, словно собаку, чтобы он никуда не убежал, как уже однажды случилось.
Своё сорокапятилетие Марина встретила пирогом с яблоками из айкановского сада и тяжёлым сердцем. Муж и дочь уже уехали в Москву, и она осталась одна с сыном, с которым не было взаимопонимания. Был у неё ещё талисман, привезенный из России любимая икона 18 века, размером с большую книгу. Видели эту икону многие, даже есть упоминание о ней в письме, написанном Анне Тесковой 12 июня 1939 года в день её отъезда с сыном в Советский Союз. К сожалению, никаких описаний самой иконы не осталось вот такая загадка ХХ века, а так хотелось вернуть её, или хотя бы копию, в цветаевскую квартиру в Ванве.
Многие цветаеведы предполагали, что любимой могла быть икона Георгия Победоносца, в честь которого родители назвали своего сына. Другие – допускали возможность, что любимой могла быть икона, перед которой в 1912 году венчались Марина и Сергей. Всё разумно и логично, но Цветаева непредсказуема, значит надо положиться на интуицию. Наверное, у каждого в детстве были такие случаи, когда ночью, во сне решались задачи, писались стихи, а Менделееву подсознание подсказало его знаменитый периодический закон химических элементов. Но проходило время и… ничего. Неужели все волшебства затерялись в детстве?
Однажды приехала из Москвы поэт Галина Балебанова. Свои стихи, посвященные Марине, она с чувством читала в цветаевской квартире Ванва, а её муж Андрей снимал репортаж для «Русского мира». Гостеприимный Флоран с энтузиазмом рассказывал гостям историю квартиры, изменившей его жизнь, превратив его в русофила и цветаеведа. Я подошла к серебряному камину. Не удивляйтесь, он действительно покрыт серебряной краской. Может быть, в честь цветаевской склонности к серебру, а может просто, как говорят французы «cache-misère», т. е. лифтинг прогоревшего, отпылавшего старика-камина, ставшего безобидной декорацией. А раньше он гудел ярким пламенем, жадно пожирая архивы Цветаевой, «куски её жизни», которые она не могла, по известным причинам, взять с собой в СССР.