Закрыв книгу, он написал в тетради:
«И стоит вековечно и колышется до дна осязаемая русская речь, чорная, набочья, и гулко и тихо во все стороны света, только гортанно вскричит в сорном гнезде своем, в спутанных яворовых тенях, уставя рыло в луну, одинокий трещавый пичурущух, да вековечно погребает своего стоунера[1] подагрический уездный филолог, вышедший на пенсию по выслуге, возлагая сего на бездонные старческие слезы свои, как четверо гридней на воды мерной реки – мертвого своего господина в лодье, возлагает и сымает назад, не в силах расстаться, – а близко ли утро, кто исповесть…»
* * *
– Ну, про это же писал ваш православный критик… И, на мой взгляд, неплохо писал, – сказал Костя Иночкин.
– Это какой? – спросил Н.
– Петров-Боширов.
– Угу, угу… – иронически хмыкнул Н. и в пятый раз подлил кипятку в чайничек – субкультура потребления пуэра позволяла это.
– Что не так? – вскинулся Костя.
– Да нет, нет, ничего… Я помню этот цикл эссе: история там написания «Звездных войн», экскурсы в историю болезни Лукаса, «Электронный лабиринт», первые бабки, плач о Баке Роджерсе… судьбоносный май семьдесят первого года… методическая травма детства…
– Травма детства из-за методизма! Ты нерусский? Или что, прикалываешься опять?
– Да-да!.. Ладно тебе!.. Так… что там… дочка Эльбрус…
– Эверест.
– Да?.. Ну да.
– Да. И главное: история падения Энакина Скайвокера, рассмотренная вполне в святоотеческом ключе: прорастание из ничтожества семени самостояния, потом сопромат и успех, искушение злоупотреблением плюс страсть любовного томления, потом – горе и гордыня, потом – закономерное превращение в Дарта Вейдера…
– Да-да… Ну, и в итоге наврал он там все.
– Кто?!
– Да твой православный критик, Петров-Боширов.
– Почему это?!
– Да потому что знаю я его. В нем смирения нету.
– Как это?!
– Да так. Если в критике смирения нету, он не любит то, о чем пишет, а просто – вдохновенно использует. А любит только свое мизерабельное «я». Пишет-пишет, да и не удержится от того, чтобы взбзднуть.
– Что сделать?..
– То. Русское народное слово. Семь согласных, одна гласная.
Костя Иночкин ошарашенно замолчал.
– Молчи-молчи, мой друг! Да пей чай лучше, критиков поминать чем! – ласково расплылся в морщинистой зеленой улыбке маленький головастый лупоглазый Н., дружелюбно пошевеливая огромными кожистыми щетинистыми ушами.