Мария Ерфилова – «Праздник урожая»
Старушечки привезли мне пирог с яблоками. Мы вынесли во двор чайник зеленого чаю с запахом сгущенки, и к пирогу – маленькие блюдца с облезлой золотой каймой. Выбрали самую ровную рыжую тыкву и взяли три ножа. Одна моя старушечка замечательно точит ножи, как мясник. Хотя всегда работала пекарем.
Сели на лавку под березами за деревянный стол с облупленной краской. Стали вырезать из тыквы фонарь. Чтоб был красивый и страшный. И начали пить чай, есть пирог. Старушечки так умеют пирог этот печь – что умереть просто. Рыхлый и сочный, а сверху корица. Моя мама терпеть не может корицу. Поэтому я даже не знала, что есть такая штука, когда жила с родителями. А как переехала к старушечкам – там и глинтвейн, и пирожные, и даже мясо – все с корицей. И как ее можно ненавидеть?
Мы не фотографируем свой ужин – сразу съедаем. Без лишнего хвастовства. А вот тыкву потом всем покажем – пусть глядят, чего там.
Сидим, неспешно говорим – фразы смакуем, как будто играем в кино – и режем тыкву, и отламываем ложками куски пирога, и во рты суем, и жуем, а потом опять кто-то скажет что-то со значением. Просто музыки не хватает – саундтрека. Такие герои палисадника. Тыкворезки-актрисы, красавицы. Вот и сидим в моменте, в осени. И все бы прошло обычно, как и раньше проходило. Если бы не этот случай.
Тыква заговорила. Мы только успели ей глаза прорезать и рот. А остальные черты выразительности едва наметили. Но рта и глаз хватило.
– Я тоже хочу пирог! – сказала тыква и чихнула в меня семечкой.
Старушечки мои переглянулись.
– Это можно, – сказала одна.
– Это не жалко, – сказала другая.
– Только блюдце еще одно вынесу, – сказала я.
– И чашечку для чая захвати, – сказала тыква.
Я нашла в шкафу и чашечку, и блюдце, и даже маленькую ложку. Несу во двор, а там уже спор идет.
– Мы тебе сделаем брови по моде, – говорит одна моя старушечка.
– Ты будешь самая красивая тыква, – говорит другая.
– Не хочу брови, не буду брови, – говорит тыква.
А я стою тут с чашкой и с блюдцем. И думаю – ну а чего она, сейчас у всех такие брови, что под ними потеряешься. И живут себе люди.