Как они все могли?!
И хотелось бы забыть все это как страшный сон,
не верить, опровергнуть, да только что тут сделаешь?
Сейчас, прокручивая в голове детские
воспоминания, Штефан только находил подтверждения тому, во что до
сих пор не хотелось верить.
Вежливое, порою вплоть до официальности
общение родителей... Он ясно помнил, как мать опускала глаза и
сдержанно кивала на слова отца — и как светлела лицом и улыбалась
дядьке. Как они порой переглядывались, сколько разговоров вели
между собой, только им и понятных! Обо всем на свете, от устройства
новой молочной или последних назначенных налогов до спора о смысле
строфы из «Илиады»...
А потом мама начала быстро уставать и кашлять
и уехала подальше от отца, в Вену, где в ставший черным весенний
день умерла внезапно и страшно от легочного кровотечения. О чем она
думала? Или, скорее, о ком?
Штефан уронил голову на руки. Он все время
вспоминал только свои горести и дядькины утешения, а теперь вдруг
вспомнил, и с каким лицом дядька тогда стоял у могилы. И ходил
каждый день, ходил, даже когда Штефан вернулся в Термилак, а
Машинката оказалась в пансионе...
Машинката, Марица, фройляйн Марихен!
Сестричка, про которую отец даже слушать не захотел. Которую,
вместо того, чтобы забрать домой после смерти матери, спешно
устроили в пансион при монастыре, да еще и при католическом, хотя
монастырей и в Валахии хоть отбавляй. Почему? Зачем? Чтобы получила
достойное воспитание в Европе? Или потому, что у нее дядькины
глаза?
И снова отец. Если знал — почему молчал?
Почему не отказал дядьке от дома, не потребовал сатисфакции, не
развелся, в конце концов, а затеял сводить счеты только после
смерти матери, да таким вот образом? Да почему не пристрелил обоих
вгорячах, если так злился, как выместил все теперь?.. Трусость?
Неплохая добавка к подлости!
И этого человека он до сего дня считал отцом!
А тот, другой, разве лучше получается?
И всяко он сын своей матери...
Штефан проворочался едва не до рассвета, так и
не уснув. Его то затягивало ощущение отвратительной липкой грязи,
то накатывала лютая тоска — по братишке с сестренкой, оставшимся
дома, по высоким окнам белого поместья и ухоженной клумбе, на
которую изредка по недосмотру прислуги забредали квохчущие несушки.
По родным лицам слуг и крестьянским гуляньям в праздники, по всем
детским мечтам. По деду. По матери. По маленькой Машинкате. По
дядьке, черт возьми, что греха таить. Может, все-таки доехать до
него? Спросить прямо — как же так? Как же ты мог?..