– Молодость моя там была, любовь, надежды на лучшее.
– Какая же ты непросвещенная! Это сейчас мы верим в светлое будущее коммунизма, а тогда ещё и не знали об этом! – вспыхивал внук.
– Ну да, ну да… – соглашалась Фёкла Платоновна.
В буфете у бабушки напоминанием о мирной жизни стояли разные фигурки. Глеб как городской житель считал это деревенскими обычаями, а от учительницы литературы в своей ленинградской школе слышал, что фигурки на комоде – это «признак мещанства». А это что-то нехорошее, низкое. Хоть у бабушки фарфоровые куколки и животные стояли не на комоде, а за стеклом, словно в музее, внуку почему-то было стыдно за любимого человека. И однажды он решил об этом поговорить:
– Ба, а зачем у тебя эти куколки, игрушки, ты ведь уже не маленькая?
– Доглядливый ты, внучок. А фигурки ещё от покойницы-матушки мне достались. Не всё сохранить удалось, жись-то разная была. Это будто память моя о семье, о родителях. Давно уж не маленькая, а иногда выну и начну расставлять – так всё, что было и давно быльём поросло, и вспомню. Вот смотри, фарфоровая куколка, ею ещё матушка в детстве забавлялась. Я эту фигурку завсегда на почётное место ставлю.
Глеб прикоснулся к старинной фарфоровой куколке и словно по-новому посмотрел и на бабушку, и на эти игрушки, которые хранили прикосновения и тепло ушедших предков.
Потом, когда пришла весть о взятии немцами Минска, Глеб думал, что в их глухомань те не полезут, обойдут стороной. Но вот всё-таки не обошли. Через два дня после разведчиков в деревню вполз крытый брезентом грузовик, из него высыпал десяток немцев. Из кабины вылез сухопарый офицер, осмотрелся, поправил портупею и лающим языком дал указания солдатам. Двое пошли с ним в дом председателя, остальные заняли соседнюю хату. Хозяевам пришлось съехать к родственникам, перечить новой власти никто не стал. Ни криков, ни тем более стрельбы больше не было. Вообще, первое время жизнь с оккупантами протекала более-менее спокойно. Те заходили в дома, требовали еду – яйца, сало, или курицу… хозяева отдавали, понимая, что сопротивление бесполезно. Но обысков и насилия не было. Даже наоборот. Вот случай.
Ранней осенью сорок первого года один из немцев стирал своё бельё в ручье, потом поднялся на берег, взял из таза новую партию, но по возвращению никак не мог отыскать мыло. А поблизости ошивался Колька.