Убийцы не назвали себя. Они просто воткнули шпаги в рыхлое тело и, перекрестясь, вышли из тёмного помещения. Так Россия лишилась ещё одного правителя, Петра Третьего1. Продолжился век женского царствования растущей и набирающей силу империи.
В крестьянской бане готовилось священнодейство. Иван ожидал рождения сына. Мать Ивана, бабка Лукерья, маленькая сгорбленная старушка, следила за тем, как топится баня, чтобы не перегревалась и не остывала.
Повитуха ждала в избе, её позвали заранее, и сейчас она угощалась за печью в хлебном куте. Сам хозяин держал жену за руку.
– Слыхала, Марьюшка, люди бают, императрица у нас теперича. Снова Екатерина. Была одна, так щас другая.
Жена помолчала в ответ, а затем всхлипнула:
– Вот и началось, батюшка, – Мария была сильно младше мужа, и её трогательное «батюшка» вызывало у него ком в горле.
Они с повитухой довели жену до баньки, Иван остался стоять на воздухе, тревожась за любимую женщину и родное дитя.
Мальчик родился здоровый, крепкий, большеголовый, какими должны рождаться крестьянские дети. Над именем Иван с женой думали несколько дней и сошлись на Даниле. Так звали деда Ивана – человека основательного, хозяйственного и уважаемого. Именно он и оказался бирюком, то есть мужиком, у которого умерла жена, мужиком, оставшимся с тремя детьми. Не потерял себя дед Данила, всё выдюжил, всех детей поднял. От него и пошла плодиться фамилия Бирюковых.
– Чьи вы? – спрашивали ребятишек Данилы.
– Бирюковы мы, – гордо отвечал, будучи ещё сопливым пацанёнком, отец Ивана.
А теперь и у Ивана родился продолжатель и крепитель фамилии. Так уж повелось на Руси вести род, передавая имя сыновьям по наследству.
Парень рос смышлёный и внимательный. Отец гордился Данилкой: руки у мальчишечки к месту были приставлены. За что бы ни брался: детский ножичек ли себе из ветки сосновой выстругать, куколку ли младшей сестричке смастерить – всё ладным выходило, глаз радовало. До мальчишеских ватажек рос Данила не охочим. С малолетства радовал старших основательностью, трудолюбием и недетской рассудительностью. А как исполнилось двенадцать, запросился в пастушки.
– Пусти, батя, – молил сын, – я справлюсь.
– И впрямь, Селивана-то в солдаты забреют. Это уж ясно, как божий день! А стало быть, деревенское стадо без присмотра остаётся, – ворчала тихонько из-за печи бабка Лукерья, поддерживая любимого внучонка.