и рыщут злодейские маски
оплавленный жаром металл
свинца и порой золотишко.
А в избах огромный прогал
и голые печи, парнишки
без родичей, вши в голове,
ожоги, волдырные гроздья.
Как угли в осенней траве,
горят керамически звёзды.
Какой же застолий тех вес?
С какими изысками плошки?
Но ждём мы желанно с небес
хотя бы отбулочной крошки…
Глобальное потепление
Опять аномалит зима,
лучами согрелся подснежник,
решили бутон рассинять
пролески, и даже валежник
решился коренья пустить
и сочные почки проклюнуть,
а бабки, закончив грустить,
решили сигарами дунуть,
а дети сложили свой вес
в постели, тоске поддаваясь,
собаки завыли на лес,
а волки запрыгали, лаясь,
пошли жизнелюбы к крюкам,
а лисы к сараям стянулись,
идут к человечьим рукам,
и шире зрачки их надулись,
а овцы срывают свой мех,
а, зубрами вдруг возомнившись,
коровы жуют белый снег,
ролей отприродных лишившись,
а рыбы, взострив плавники,
копают то ямь, то туннели,
и равенств хотят сорники,
травинкою вздумались ели,
желают взлететь прусаки,
аж прыгают дико с порога,
а птицы, что небу близки,
в решётки домашних острогов,
герои в подвалы ушли,
все трусы вдруг стали парадны,
драконом хотят быть ужи,
лишь кошки космически ладны…
В тихом омуте
Поб*ядывал и пил,
картёжничал, куражил,
пьянчуг и дев лупил,
ленился и шабашил,
и громче песнь тянул,
укоры вслед не слушал,
и в мат упомянул
господ, гвардейцев, лужи,
с глупцами речь водил,
вопил грозой и громом,
громил больших громил,
залившись тяжко ромом,
оплаты дал счетам,
поверх вручив любому,
ступеньки в дом считал,
уснул, дав бой спиртному.
Всё помню с болью дум,
цежу из кружки млеко,
поправив бейдж, костюм,
в тиши библиотеки.
Шаг в былое
Пуста изба родная,
трава пронзила пол,
и крыша чуть сырая,
сжевала плесень стол,
загнутья рам простые,
а пыль в треть этажей,
и брёвна стен косые -
пенал карандашей.
Свернулось краем фото,
где мать-жена с отцом.
В груди сщемилось что-то,
смотря на их лицо.
Затёрты дверь, циновка,
гвоздь согнут под плащом,
как альпиниста, ловко
спасает надо рвом.
Как гроб сии палаты.
Не ведал дом невест.
Не хочет в этой хате
селиться даже бес.
Остыли дух, посуда,
луч хладен на штанах…
И мне пора отсюда
нести неладный шаг…
Завесы, окон крестья
могилят гостя, свет.
Былое – значит места
ему в живущих нет…
Набожница
Натёртыш от молитвы
терзает плечи, лоб.
Язык острее бритвы
к неверящим. Как столб,
к вину и искушеньям.