Молился он долго, а когда вышел из церкви, спрятав руки в большие рукава своих одежд и склонив голову на грудь, было уже начало пятого вечера.
Он медленно побрел по улице По-де-Фер, находясь во власти надежды – следует признать, очень неясной и робкой, – что его отец, освободившись, придет к нему домой.
А посему первым вопросом, который он задал доброй женщине, одновременно консьержке и экономке аббата, был вопрос, не спрашивал ли его кто-нибудь, пока он отсутствовал.
– Да, спрашивал, отец мой, – ответила консьержка. – К вам приходил какой-то господин…
Доминик вздрогнул.
– Как его имя? – спросил он.
– Он не назвал себя.
– Вы его не знаете?
– Нет… Я видела его в первый раз.
– Вы уверены, что это не тот, кто позавчера вставил для меня письмо?
– О, нет! Того господина я бы узнала: другого такого мрачного лица в Париже не встретишь.
– Бедный отец! – прошептал Доминик.
– Человек, который дважды приходил сюда, – продолжала консьержка, – потому что он приходил два раза: в первый раз в полдень, а во второй раз в четыре часа, был худым и лысым. Ему на вид лет шестьдесят, маленькие, глубоко сидящие глазки, как у крота, и болезненный вид. Кстати, вы, возможно, его скоро сами увидите, поскольку он сказал мне, что должен что-то купить и вернуться… Мне впускать его?
– Конечно, – рассеянно сказал аббат, которого в данный момент не интересовало ничего, кроме новостей об отце.
Взяв ключ, он уже направился было наверх.
– Но, мсье аббат… – произнесла женщина.
– Что?
– Вы, выходит, пообедали в городе?
– Нет, – ответил аббат, отрицательно покачав головой.
– Тогда, выходит, вы весь день ничего не ели?
– Я об этом как-то и не подумал… Сходите, пожалуйста, к ресторатору и принесите мне что-нибудь.
– Если мсье аббат не возражает, – сказала сердобольная женщина, бросив взгляд на свою печь, – у меня есть хороший бульон…
– Прекрасно!
– Потом я брошу на сковороду пару отбивных: это будет много лучше, чем взять мясо у ресторатора.
– Поступайте, как считаете нужным.
– Через пять минут бульон и отбивные будут у вас в комнате.
Аббат кивнул головой в знак согласия и пошел к себе.
Войдя в комнату, он распахнул окно. В окно сквозь ветви деревьев Люксембургского сада, на которых уже набухли почки, пробились последние золотые лучи заходящего солнца.
В воздухе стояла та легкая синеватая дымка, которая предвещала наступление весны.