– Отлично, дорогой мсье… Вы, значит, были близким другом господина де Вальженеза. Но тогда почему же вы обращаетесь ко мне? Ведь я был его смертным врагом.
– Потому что у нее нет родных кроме вас.
– Так значит, вы обращаетесь к моему милосердию?
– Да, к вашему милосердию, если вам так нравится.
– В таком случае, мсье, почему вы разговариваете со мной в таком тоне? Почему вы так возбуждены, нервничаете и дрожите? Человек, который исполняет такую благородную обязанность, которую вы на себя взяли в настоящий момент, не должен так смущаться, как вы. Доброе дело выполняется хладнокровно. Что с вами?
– Мсье, мы здесь не для того, чтобы обсуждать мой темперамент.
– Разумеется. Но мы здесь для того, чтобы обсудить интересы отсутствующего здесь лица. И поэтому мы должны говорить спокойно. Короче говоря, о чем именно вы имеете честь меня спросить?
– Я спрашиваю вас, – с яростью произнес Камил, – что вы намерены предпринять в отношении мадемуазель де Вальженез?
– Имею честь ответить вам, дорогой мсье, что это касается только моей кузины и меня.
– Другими словами – вы отказываетесь отвечать?
– Действительно отказываюсь. Именно это я и хотел вам сказать.
– В таком случае, мсье, поскольку я говорю от имени брата мадемуазель де Вальженез, я расцениваю ваш отказ как отсутствие у вас сердца.
– Что поделать, дорогой мсье! Мое сердце не набито тем же самым, что ваше сердце.
– Я, мсье, если бы меня спросил об этом друг, рассказал бы все откровенно. И не заставил бы его беспокоиться по поводу судьбы сиротки.
– Так почему же в таком случае вы, дорогой мсье, оставили Коломбана в беспокойстве относительно судьбы Кармелиты? – спросил Сальватор.
Американец побледнел и вздрогнул: он попробовал было оцарапать, а его укусили.
– Все, кому не лень, будут досаждать мне этим именем Коломбан! – вскричал в ярости Камил. – Ладно же! Вы заплатите за всех, – продолжил он, угрожающе глядя на Сальватора, – и дадите мне удовлетворение.
Сальватор улыбнулся, как улыбается могучий дуб, видя волнение тростника.
– Значит, небу угодно, чтобы я дал вам удовлетворение! – прошептал он, презрительно намекая на вызов Камила.
Но тот, потеряв голову, устремился к нему с явно агрессивными намерениями. А Сальватор с тем же самым энергичным спокойствием, с каким он действовал уже в трех или четырех случаях на протяжении нашего повествования, схватил занесенную для удара руку Камила, с силой сжал ее и, заставив американца сделать два шага назад, то есть занять ту же позицию, в которой тот был до своего порыва, сказал: