, – нараспев, улыбаясь сказал мальчик, поймав ее взгляд.
Она в ответ медленно наклонила острый подбородок.
– Меня зовут Альберт.
Он оглядывался и брови его удивленно приподнялись.
– Тетушка, а когда вы приехали?
– Я никуда и не уезжала, племянничек. – ответила Малауз-опа.
Она вымакала остаток лепешки в каймаке. Вытерла почти досуха глиняную миску и отправила кусочек хлеба в рот.
– Простите, – глаза у мальчишки стали совсем круглыми от удивления. – Вы, наверное, со мной шутите? Но вчера вас тут не было!
Он посмотрел в сторону тандыра, в котором весело потрескивала, разгораясь все жарче, гузапая.
– Тандыр был завален мусором и засохшей травой, а сейчас, как новенький. Да еще и кизяк собран…
– Я здесь все время живу. – сказала старуха. – Никуда не уезжаю. Что-то ты, оглым6, путаешь.
Альберт покраснел, но явно решил не сдаваться.
– Не было тут никого вчера… И позавчера. И в кибитке тоже никого не было.
Пристально смотря в глаза пареньку, Малауз-опа медленно проговорила:
– Ай-яй-яй, ты и в кибиточку мою заглядывал, значит?
Паренек покраснел еще больше и опустил голову.
– Смотрю, тебя не учили тому, что в чужой дом заходить без спроса нехорошо?
– Простите меня, опаджон! – проговорил мальчишка. – Но я уже неделю сюда прихожу и никого, кроме пары мышей и суслика не видел. Я подумал, что давно никто тут не живет.
Он покрутил головой и хмыкнул.
– Может быть, вы на базар ходили, когда я сюда заглядывал? – в его глазах мелькнула надежда.
Старуха вздохнула:
– Всю неделю? Каждые день?
– Ваша правда, тётушка. – ответил Альберт с задумчивым видом. – Но как же у вас получилось? Как мы не заметили друг друга?
– Неужели ты не слышал, как меня в кишлаке называют старой ведьмой? – прищурившись, женщина пристально посмотрела на Альберта. Мальчик удивленно вскинул на нее темные глаза.
– Так нас ведь неделю всего как привезли. Живем мы в школе. – Он махнул рукой по направлению к дороге. – А в кишлаке мы даже и не бываем. Утром на карту7, обедаем тут же, на грядках. Вечером в школу – ужинаем, «Время» по телеку и спать.
Альберт робко заулыбался.
– Да и какие ведьмы, опаджон? Двадцатый век уж на исходе!
Старухе почему-то вспомнился календарик на стене и снова дала о себе знать тупой болью поясница.
– Так что с того? Двадцатый или какой другой? Какая разница?
– Да такая, тетушка, что в ведьм и другую небывальщину уже никто не верит! – возмущённо заговорил мальчишка.