Внезапно налетевший порыв ветра – отвлек меня от невольных мыслей о войне.
От сильного этого порыва – зашумели густыми шапками листьев деревья.
Зашелестела трава.
Следом раздался – как будто жалобный крик, наверное, разбуженной и чем-то встревоженной птицы.
С десяток раз тихо и робко, словно пугаясь собственного голоса, прокуковала кукушка.
Как только кукушка начала вести отсчет чьей-то жизни, – Ирина замедлила движение.
В следующую минуты мы – остановились.
Вслушались в издаваемые пернатой вещуньей – приглушенные звуки.
Девушка еще крепче сжала мою руку и, после того, как кукушка умолкла, – взволнованно прошептала:
– Это она не нам!
– Кукушка?
– Угу…
(Интонационно у Ирины получилось смешно, как у невидимки-кукушки: ку-ку!).
– Конечно, нет! Судя по звуку, она далеко и не видит нас. Только это не она, а о н.
– Самец?
– Да!
– Я этого не знала.
Мы еще немного подождали: не заговорит ли кукушка снова? Если заговорит, то можно загадать: какая впереди ожидает жизнь – долгая, или короткая? Правда, я никогда этого не делал – чтобы не было лишних мыслей…
Кукушка молчала.
Пошумев листвой, утихомирились белоствольные красавицы – березы.
Наконец, мы вышли к реке…
Здесь Вежа текла спокойно. Неторопливо. С каким-то величавым своим речным достоинством. Негромкое, мелодичное ее журчание можно было сравнить с умиротворяющим мурлыканьем сытой и довольной кошки, которой чешут за ухом. Весь же ее многокилометровый, пролегающий через обширные поля, луга и леса, некоторые деревни и села путь, был отмечен частыми и причудливыми изгибами, напоминающими извивы ползущей в траве змеи. Неискушенного путешественника эти изгибы запросто могли ввести в заблуждение, увлечь в непроходимые дебри, глухомань, из которой трудно потом выбраться назад…
В том месте, где речка предстала нашим глазам, ее глубина была небольшой – взрослому человеку (среднего роста мужчине), как иногда образно у нас говорят: «по это самое», а если «этого самого» повыше, то – по пояс. Зато ширина была значительно больше, чем в других местах. Здесь, начиная с ранней весны, когда вышедшая из берегов, разлившаяся на сотни метров, в одну и другую сторону, река возвращалась в свое русло, и заканчивая поздней осенью, – сельские пастухи перегоняли на противоположный берег, для кормежки (и затем обратно) стада коров – с колхозных и частных подворий, да мужики перевозили на скрипучих деревянных телегах душистые копны сена – на той стороне, куда значительно реже заглядывали жители села (из-за опасения заблудиться…), трава была выше, гуще, сочнее.