Они улетали всё дальше и дальше… вот уже и блестеть перестали… и вскоре Пётр Петрович вовсе перестал различать их в бледно-голубом (теперь именно бледно-), начинающем уже золотиться небе.
«Вот и лето скоро кончится», – почему-то подумал он. А затем поправил себя, уточнив и дополнив: «Бабье».
И тут вспомнил он о Татьяне.
Едва повернув голову в её направлении, скосил глаза и посмотрел вслед уходящей. Татьяна, в длинном летнем на тонких бретельках сарафане, тёмном, в мелкий цветочек, неловко и грузно шла по пляжу в сторону дороги, то и дело загребая ногами, обутыми в босоножки-шлёпанцы, и вздымая время от времени тучи песка и пыли.
«И зачем обуваться, если всё равно потом придётся снимать обувь, вытряхивать из неё песок и мыть ноги? Или она не собирается их мыть? Так пойдёт? Вон ведь душ…» – подумал Пётр Петрович. Но ответа на свои вопросы не нашёл. И дальше не стал искать, сам себя пресёк – чтобы ещё больше не раздражаться. Вместо этого он постарался получше рассмотреть Татьяну и зачем-то её запомнить: «А вдруг больше не увижу?»
Но тут же успокоил себя: «Вот глупые мысли! В – не такой уж большой город, это вам не Москва и не Питер, здесь все как на ладони, все постоянно где-нибудь с кем-нибудь пересекаются, где-нибудь кого-нибудь да встречают, все друг друга и не хотят – а видят».
Тем не менее лежал он и всё смотрел: на её открытую, всю в румяных веснушках, спину, на полные плечи с ямочками, на полные, с такими же ямочками на локтях, руки, на неожиданно тонкие запястья, на довольно изящную отмашку кистей – так она помогала себе удерживать равновесие… на полные и плотные, колышущиеся под хлопковым сарафаном ягодицы… на болтающуюся у бедра сумку на тонком ремешке, на растрёпанные ветром и кое-как прихваченные сзади заколкой волосы…
Тут можно было бы сказать, что по мере того, как она удалялась, фигура её… а потом уже и фигурка… начала подрагивать в воздухе и с каждым шагом дрожала всё больше… Нет, не потому, что у Петра Петровича внезапно от солнца или ветра заслезились глаза – вовсе они у него не слезились! И не потому, что песок был раскалённым, – он был тёплым… даже чуть тёплым уже… – всё-таки осень… Не дрожала – ни фигура её, ни сама она – твёрдо шла. Несмотря на грузность и кажущуюся свою неуклюжесть.
«Обернётся? Или не обернётся?…»