Как вдруг, будто прочитав его думы, наверное, всё-таки почувствовала, – и Пётр Петрович снова невольно восхитился ею! – Татьяна молча встала… он потихоньку приоткрыл один глаз и увидел, как она оделась, собрала сумку… благо и собирать-то было нечего… тогда он снова закрыл глаз, пусть думает, что он ничего не видел… ощутил, как щекотно мазнул его по ноге надутый ветром оборчатый Татьянин сарафан… сказала что-то вроде «Я тут вдруг вспомнила, что мне надо…» и «Пожалуй, я пойду…» или «Счастливо…», на что Пётр Петрович ответил что-то вполне вежливое, но не вполне членораздельное… и ушла.
Пётр Петрович знал, что по-хорошему, как порядочный человек, он должен был хотя бы отвезти её домой…
Но остался лежать. Остановка автобуса здесь близко, и ехать до дому ей недалеко.
Море по-прежнему мерно шумело, солнце ласкало: светило и грело…
Вдруг высоко в небе Пётр Петрович заметил утиный косяк. Стая летела вдоль берега, в сторону Африки. Когда птицы поравнялись с Петром Петровичем и пролетали прямо над ним, он увидел, какие у них длинные шеи, сумел разглядеть тёмное оперение и даже, кажется, жёлтые клювы… Впрочем, возможно, это ему только показалось. «Надо же, – подумал Пётр Петрович, – совсем как настоящие…» Но тут же одёрнул себя, поправив, что настоящие они и есть. Он всё никак не мог привыкнуть: в его представлении, сформировавшемся ещё в незапамятном детстве, осенью утки, журавли и прочие «гуси-лебеди» должны у-летать, – так всегда было на родине… А здесь – они при-летают… и даже про-летают… – мимо – летят дальше, хоть и тёплые здесь зимы… а всё равно, не чувствуют они себя здесь дома… ни хотя бы как дома. И от подобных мыслей Петру Петровичу сделалось… всегда делалось… вот и сейчас тоже… грустно: даже утки… что уж о людях тогда говорить…
Вразнобой помахивая крыльями, утки летели всё дальше и дальше… Они двигались каким-то неправильным, несимметричным клином: одно крыло его было длиннее, другое короче… Причём длинное крыло всё норовило образовать второй – свой, отдельный, – клин: то и дело из него вырывался вперёд новоявленный утиный вожак… но долго удержаться впереди он не мог, и от этого косяк как-то нервно и даже, как показалось Петру Петровичу, тревожно подёргивался…
Когда птицы уже отлетели на изрядное расстояние, вечернее солнце вдруг как-то совершенно по-особому осветило утиные перья, и несколько мгновений они, горя, играли на солнце, точно шёлковые… отчего всё удаляющаяся и уже едва различимая стая стала походить на тоненькую шёлковую ленточку, трепещущую на ветру и готовую вот-вот разорваться на две неравные части…