Фонарей на набережной было много, весь наш путь был усеян поцелуями.
– А ты быстро бегаешь, – удивлялся князь.
– Ты просто догонять не умеешь, – смеялась я, переводя дух. – А ты почему бросил танцы?
– В армию забрали.
– Что–о?
– Что смеёшься, правда, в армию забрали. А когда пришёл – уже не с кем было.
– А ты меня научишь танцевать?
– Конечно.
– А что ты танцевал?
– В последний раз – аргентинское танго.
– Ка–ак? – кричала я изумлённо. – Как аргентинское танго?! Да ты знаешь ли, что я всю жизнь об этом мечтала!
– Твоя мечта сбылась, – говорил князь, убирая волосы с моего лица.
– Так. Завтра мы куда–нибудь уходим подальше от людей, и ты меня учишь.
– Подальше от людей. Это хорошо…
– Князь, ты не о том думаешь, – смеялась я. – Я, правда–правда, хочу научиться. Я однажды пробовала, но плохо получилось. А мне хочется!..
– У тебя получится! – уверял князь. – Ты такая лёгкая… ты такая гибкая… ты такая… такая…
– Князь… пусти… это нечестно, – неубедительно отбивалась я, – здесь же уже нет фонарей… кончились же фонари…
– Вот и хорошо, что кончились…
В ноль двадцать пять мы вошли в мой подъезд.
Я вспомнила, как всего несколько дней назад, в этом же самом подъезде я его ненавидела и била. Как можно его ненавидеть и бить, – запоздало подумала я, стремительно проваливаясь в турбулентный вихрь чувств, в этот переход между мирами, весь пронизанный звёздными следами.
– Помнишь, как ты сломала здесь каблук… – шептал князь между поцелуями. – Это ты сломал мне каблук, – упрямо шептала я. – Я сломал… – шептал князь, – а ты сломала меня… – Ничего я не ломала… – упрямо шептала я, не открывая глаз, – это ты мне руки ломал… – Я не ломал, – еле слышно отрекался князь. – Я просто… я боялся, что ты уйдёшь… прости… я не хотел, чтобы ты уходила… я не хочу, чтобы ты уходила… не уходи… не уезжай…
Нежность, потаённая нежность накрывала нас с головой, словно морскими волнами, я слабела под его руками, под его губами, под его словами, не чувствуя, не замечая ни шершавой стены, ни нелепости крошечного мира, окружающего нас… Всё, что происходило за его спиной, за его лохматыми, пахнущими морем волосами, не имело никакого значения, просто не существовало. Это в другой жизни мимо нас проходили какие–то скучные люди, разговаривали скучными голосами, хлопали своими скучными дверями. Это в другой жизни звенела посуда скучного позднего ужина. Это в другой жизни кто–то скучно говорил по телефону, скучно смотрел телевизор. Там жил своей скучной, рутинной жизнью скучный, рутинный мир, мир без жизни, без цвета и ярости, без вдохновения и оглушительной нежности, без значительного и праздничного погружения в другого человека. Здесь же, между нами, пространство рвалось, нарушая время, рассыпало искры, поднимало радуги, зажигало солнца…