Она задумалась, искала слова.
– Ну как тебе объяснить. Мне приятно, когда рот полный. Это такое геометрическое чувство. – Она именно так сказала: «геометрическое чувство». – Знаешь, если посчитать, сколько я за свою карьеру спермы выпила… Литров, наверное, пять. Как думаешь, полезно?
– Тебя заставляют этим заниматься? Бандиты какие-нибудь?
– Кто ж меня заставит? – Она рассмеялась. – Нет надо мной начальства. Вот дело свое открою, сама начальством стану. Только для чего мне командовать… У меня девочки верные, надежные.
– Ты же говоришь, они черных навели.
– Это еще доказать надо.
Потом мы оделись и пошли к метро. Было темно, но не так темно, как в комнате, и я рассмотрел ее лицо. У нее были хорошие мягкие черты, только глаза она прятала, не мог поймать ее взгляд. И рот был неприятный, а вокруг рта все было неестественным. Губы были, как у прачек руки.
К метро мы шли дворами, я срезал путь через подворотни, а когда вышли к метро, мы увидели, как на мостовой умирает старик.
Старик сначала стоял, опираясь спиной о стену, потом сполз по стене, схватился за сердце, повалился на бок в лужу. Здесь, у входа в метро, было светло, старика видели все.
Мимо шли люди, некоторые остановились. Мужчина с собакой сказал:
– Врача бы надо. Только ведь никто не пойдет. В больницу даже позвонить некому. Копейку на телефонный звонок люди жалеют.
– Ты сам пойди, позвони.
– А собаку с кем оставлю? С тобой, что ли? Да, с тобой? Ну, народ!
– За врачом пойдите! Кто-нибудь! Помрет ведь!
– Так уже помер.
Анжелика посмотрела на старика и сказала:
– Подержи, – и дала мне свою сумочку с запасными чулками, миромистином и презервативами.
Она раздвинула большой грудью толпу и села на корточки возле старика.
Я встал у нее за спиной. Еще не понимал, что она будет делать.
– Поверни его на спину.
Я взял старика подмышки, повернул на спину. Он был очень легкий. Стояла теплая слякотная зима, старик лежал в луже, Анжелика встала в эту лужу на колени, склонилась над стариком, потрогала ему шею. Расстегнула стариковское пальто, потом расстегнула рубашку – стремительно так, одним движением, она умела расстегивать одежду очень быстро. Никто не шевельнулся ей помочь, никто еще не понял, что она делает, – а старик уже лежал с голой грудью.
Желтая, костлявая, безволосая грудь. И совсем неподвижная – не дышит уже человек.