Тем не менее, дело обернулось совсем не так, как он предполагал. Начальник колонии, грузный вальяжный мужчина встретил его спокойно и по-хозяйски:
– Алмазов, дело твое прочел, – начал он без особых предисловий. После помолчал, пытливо вглядываясь в лицо Альберта. Потом хлопнул ладонью по пухлой папке, которая лежала перед ним на столе и закончил, – даю тебе неделю карантина. Что хочешь выдумывай, но через неделю у меня должна быть самая весомая причина для того, чтобы отправить тебя отсюда. Понял?
Не дожидаясь ответа, он кивнул завхозу:
– Уведи.
После одиночки и того, что произошло там, Альберт приобрел странное качество сознания. Он ощущал тревогу и сомнения, но с некоторой долей отстраненности. Словно не до конца погружался во все происходящее. И со стороны даже казалось, что лицо его расслабленно и безмятежно. До такой видимо степени, что завхоз, пока вел его до карантина, озадаченно и с некоторым удивлением поглядывал исподтишка. И молчал всю дорогу.
Местные, из активистов, весь день наблюдали за ним, но пальцем никто не тронул. Даже не говорили почти. В карантине имелся рабочий телевизор, и Альберт погрузился в просмотр телепередач. Смотрел все без разбору, но мыслями был далеко. Оставшуюся часть дня он проспал, и ночью сон не шел. Альберт лежал, закинув руки за голову, и смотрел в потолок. Слушал, как за стенкой «прессовали» вновь прибывших. За неделю это повторялось несколько раз. Альберт слушал крики избиваемых, но пока не было ни одного такого, чтобы он не выдержал и вступился несмотря ни на что. Хотя вступиться следовало бы за любого.
К концу недели ни одной мало-мальски стоящей причины для своей отсылки Альберт не придумал. Придумать можно было, но с каждым днем в нем крепло смутное чувство, что он должен остаться.
Во всем лагере, куда Альберта перевели после карантина, были установлены жесточайшие положения. Самым основным из которых было положение о работе. Работали все. На износ и сверхурочно. От работы освобождались только так называемые бригадиры, тоже из зеков. В их обязанности входили контроль и жесткое пресечение любых попыток неповиновения. Альберт не спешил ни с кем сближаться. Пока молча, с холодным прищуром зеленых глаз, наблюдал за происходящим.