Передохнув полчаса, мы двинулись дальше в сторону Кашгара по дороге, идущей через оазис, мимо живописных полей, селений и садов. Я ненадолго остановился в Мазар-Туграка, где росли тополи особой разновидности – туграк. Нигде в Средней Азии мне не доводилось прежде встречать эти деревья. Листья у них такие маленькие и сухие, что крошатся от прикосновения руки или от ветра, и потому павшей листвы под этими деревьями никогда не бывает. Как следствие, в туграковых лесах нет обычного для дубовых или буковых лесов чернозема. Туграк прекрасно переносит засуху, и его часто можно встретить вблизи пустыни Такла-Макан.
Наконец мы приблизились к Кашгару со стороны ворот Кум-дарваза («ворота на песках») и, не въезжая в город, направились вдоль городской стены к российскому консульству, которое располагалось в саду Яр-баг («сад над оврагом»), на берегу Кызыл-су, недалеко от вторых городских ворот – Яр-баг-дарваза.
Русская колония в Кашгаре состояла тогда из консула Н. Ф. Петровского[75], секретаря консульства Я. Я. Лютша[76], а также полусотни сибирских казаков[77] при офицере. У консульства в то время еще не было собственного здания, и оно помещалось в туземных саклях, несколько переделанных на европейский лад. Консул не хотел жить в черте города, чтобы не подчиняться существующим в китайских городах порядкам. А они весьма строгие: за полчаса до заката солнца производится пушечный выстрел, по которому все ворота в городской стене притворяются наполовину; все городское население стремится попасть в город, а живущее вне города – наоборот, выбраться из него. В самый момент захода солнца раздается еще один выстрел, и все городские ворота запираются на цепи и запоры; более того, решетчатые ворота на каждой улице также закрываются на замки. Ключи от всех ворот доставляются в канцелярию даотая, так что жизнь в городе замирает и сообщение между улицами совершенно прекращается.
На рассвете пушечный выстрел сигнализирует жителям об открытии всех ворот, и город оживает.
Утром следующего дня, 21 августа, я послал даотаю уже новую, сделанную в консульстве, большую красную визитную карточку, сообщил о своем намерении посетить его и осведомился, в котором часу он сможет меня принять.
Час спустя приехал личный переводчик даотая по имени Фу Да Лое, маньчжур по происхождению, весьма хорошо говорящий по-русски. Он привез визитную карточку даотая и сообщил, что даотай будет счастлив, если я смогу быть у него в одиннадцать часов утра. Фу Да Лое оказался очень приятным человеком, он часто бывал в консульстве, и мы с интересом слушали его смелые речи, наполненные нескрываемым презрением, которое каждый маньчжур испытывает к китайцам. Мы стали готовиться к визиту, а поскольку консул, отчасти из любезности, отчасти из желания подчеркнуть важность моей миссии, пожелал лично представить меня даотаю, то кавалькада наша в итоге оказалась весьма внушительной.