Я все еще был рядом с Джордан Бейкер. Мы сидели за столом вместе с каким-то мужчиной примерно моего возраста и шумной маленькой девочкой, которая по малейшему поводу заливалась бесконтрольным смехом. Теперь я уже развеселился. Я принял на грудь два «тазика» шампанского, и все происходящее перед моими глазами приобрело значение, простоту и глубину.
Когда в вечеринке наступило некоторое затишье, этот мужчина посмотрел на меня и улыбнулся.
– Ваше лицо мне знакомо, – сказал он вежливо. – Вы случайно не служили в Третьей Дивизии во время войны?
– Как же? Конечно, служил. В девятом пулеметном батальоне.
– А я служил в седьмом пехотном до июня тысяча девятьсот восемнадцатого. Я знал, что уже видел вас где-то раньше.
Какое-то время мы говорили о том, какие мокрые, серые деревни во Франции. Очевидно, он жил здесь где-то поблизости, так как он сказал мне, что только что купил гидроплан и собирается обкатать его утром.
– Хочешь поехать со мной, старик? Прокатимся только вдоль берега по Проливу.
– Когда?
– Когда тебе удобнее всего.
Я уже приготовился спросить, как его зовут, когда Джордан обернулась в мою сторону и улыбнулась.
– Ну как? Теперь уже весело? – поинтересовалась она.
– Намного! – Я снова повернулся к моему новому знакомому. – Это необычная вечеринка для меня. Я даже не видел ее хозяина. – Я живу вон там… – я махнул рукой в сторону далекого забора, невидимого отсюда. – И этот Гэтсби прислал своего шофера ко мне с приглашением придти.
Какое-то мгновение он смотрел на меня непонимающе.
– Гэтсби – это я, – вдруг сказал он.
– Ка-ак!? Не может быть! – воскликнул я. – О, прошу прощения!
– Я думал, ты знаешь, старик. Боюсь, я не очень хороший хозяин.
Он понимающе улыбнулся – намного более, чем понимающе. То была одна из тех редких улыбок, вселяющих вечное утешение, какие можно встретить всего четыре или пять раз за всю жизнь. Она озарила, – или как бы озарила, – весь внешний мир в одно мгновение и затем сосредоточилась на тебе с неодолимым предубеждением в твою пользу. Она поняла тебя именно настолько, насколько ты хотел бы быть понятым, поверила в тебя так, как ты хотел бы поверить в себя, и заверила тебя, что создала точно такое представление о тебе, какое ты больше всего хотел бы создать о себе. Именно в этот момент она исчезла, и перед моими глазами был уже элегантный молодой работяга с пристани, на год или два старше тридцати лет, продуманная формальность речи которого граничила с абсурдом. Еще до того, как он назвал себя, я не мог избавиться от впечатления, что он тщательно подбирает слова.