Игра определенно стоила свеч.
– Месье? Туды нельзя, – наконец обратил на него внимание крестьянин, и Роман задёрнул штору и обернулся, дружелюбно улыбаясь и немного растерянно разводя руками:
– Премного извиняюсь, не знал. Впервые здесь.
– Да вы русский? – обрадовался его собеседник с видимым облегчением. – А я уж так утомился балакать тут… Я тут вроде толмача, только с этими вот – он махнул в сторону иностранца, который изучал очередной портрет – разве сладишь!
– Не знал, что сюда приезжают иностранцы, – искренне признался Роман: Аглая об этом не говорила. Мужичок рассмеялся, показывая жёлтые кривые зубы:
– И ездят, и ездят… Не наездятся все. Но, – поучительно добавил он, видимо, вспомнив о миссии, – оно и верно: пусть к нашей вере открыт и каждый пусть приобщается. От нас не убудет.
Роман покопался в воспоминаниях, но всплывали какие-то разрозненные куски, видимо, впечатлившие его сильнее прочего, – вроде грядущего конца света и того, что начаться он должен был почему-то с Северо-Американских Штатов, а затем перекинуться на Японию. Япония-то чем тебе не угодила, мысленно спросил он мрачного мужика на портрете, но мужик смотрел так, словно угодить ему можно было, только предварительно померев. Свести бы его с маменькой и посмотреть на войну миров!
К счастью, его собеседника теоретическая подкованность Романа не волновала:
– С Аглаей Ильиничной приехали?
– Да, – Аглая, как назло, не возвращалась.
– Видели уже наши достопримечательности? – подмигнул ему мужичок, снова показывая зубы в улыбке. – Могу показать.
Истолковав по-своему отсутствие яркого интереса, поспешил уточнить:
– Мне все равно француза вести с корейцем, не затруднюсь!
Роман для себя уже понял, что в поселении смотреть не на что, но сообразил, что выделяться не стоит, и дал себя вывести в компании с бородачом и маленьким щуплым азиатом, укутанным шарфом по самый нос.
Они навернули километров по поселению, дома в котором мало отличались друг от друга. Прошли мимо местного аналога школы, дома лекаря, мастерских, в основном пристроенных сбоку с обычным избам; зашли в теплицу-оранжерею, где Роман на всякий случай поискал взглядом какие-нибудь дурманящие травы или редкие орхидеи, но тщетно; дошли до берега реки и потопали по нему до маленького круглого здания, оказавшегося чем-то вроде часовни – назначение её Савелий Иванович объяснял очень затейливо, прыгая между восхищенными пассажами об отце Угриме, который «принял веру истинную в тёмный час и пронес сквозь тьму», рассказами о строительстве («каждый руку приложил, никто в стороне не остался») и горестно-завывающими упоминаниями о пророке. О том, понимают ли его иностранцы, Савелий заботился мало, предпочитая обращаться к Роману и переводя время от времени ключевые слова – в основном имена отцов. Иностранцы, впрочем, были впечатлены и благоговейно рассматривали всё, на что указывал Савелий: Роману пришла в голову мысль ткнуть пальцем с одухотворенным видом в забор или бревно и посмотреть, как они восхитятся, но, как назло, ничего рядом подходящего не было.