Бабушка тоже показалась очень теплой, очень, в своем роде, старорежимной со своими интеллигентскими очками, откинутыми на лоб, собранными в пучок седыми волосами и всепонимающим взглядом школьной учительницы.
Образ довершал наброшенный на плечи теплый пуховый платок. В кубатуру представшей передо мной комнаты она вписывалась идеально. Если бы нашелся, вдруг, художник, который рискнул бы запечатлеть в масле данный интерьер, ему, если бы моей реальной бабушки в наличии не обнаружилось, пришлось бы, наверное, приглашать со стороны другую атмосферную старушку, чтобы позировала для типажа – настолько органично и уместно моя задушевная родственница здесь смотрелась.
Помимо воли, накатило острейшее желание почувствовать глубокую родственную связь с этой добрейшей на вид женщиной. Так хотелось обнять бабушку, прижать к груди, а потом усесться вместе за самовар, затеять древнее таинство чаепития и под долгий неспешный разговор по душам растворить во вселенском ничто все тревоги и заботы, что обуревают мой мятущийся дух.
И чтобы навсегда постигла любые химеры беспокойного разума участь сахара, растворяющегося без остатка в чашке крепкого чая.
Аминь!
Окунуться в родственную теплоту и близость захотелось в тот момент до безумия. Нырнуть, как в омут с головой, доплыть до самого дна и остаться навсегда в океане вселенской любви, непрерывно, как солнышко, излучаемой живыми прародительницами. А потом всплыть на поверхность и зажить спокойной размеренной жизнью московского инженера. Подыскать невесту, благо, незамужних девушек и женщин вокруг тьма тьмущая, жениться, родить детей, сделать карьеру в институте.
Каким близким, только руку протянуть, каким невыносимо притягательным казался мне в тот момент этот план на предстоящую жизнь. Вот только … Что-то внутри меня совершенно определенно знало: это не моя жизнь и к данной конкретной семье я, Александр Владимирович Соколов, не имею ни малейшего отношения.
Или, все-таки, имею? А если не имею отношения я, то кто тогда имеет? И почему все вокруг меня узнают?
Воспоминания о семье, которые незадолго до этого проявились в памяти, теперь воспринимались как недавно просмотренный кинофильм. Как будто это все не про меня, а про какого-то другого человека. Но, с другой стороны, я, неким недоступным рациональному мышлению органом, чувствовал, что, стоит только захотеть, и все это станет моим. Причем, сразу и безоговорочно. Для того, чтобы обрести полноценную память, а, вместе с ней, полноценную жизнь с семьей, работой, перспективами, нужно совсем немного. Нужно просто сказать: «да». И тогда я обрету себя. А вот внутренний цензор, напротив, исчезнет, как не бывало. И уже спустя неделю я вряд ли даже вспомню, что он вообще существовал.