Радость от предвкушения чужой
агонии уже отразилась на обветренном лице бандита, когда он
внезапно почувствовал, как произошло нечто непонятное. Его вдруг с
неудержимой силой потянуло и закружило, словно в речном водовороте,
утягивая куда-то вперёд и вниз, заполняя сознание мельканием света
и теней. Через мгновение Хайлула погрузился во тьму и перестал
видеть.
-Аллах, что это? Что это, Аллах?
– испуганно воскликнул он, едва его тело заволокло липким
серо-чёрным туманом. Но вопрос, прозвучавший во внезапно
заполнившей всё тишине, канул во мрак и остался без ответа. Хайлула
застыл, со страхом, но привычно прислушиваясь, принюхиваясь,
вглядываясь или, точнее, впитывая в себя окружающее пространство. И
не почувствовал ничего: ни шороха, ни звука. Затем судорожно
вздрагивающий нос уловил запах каких-то трав. Хайлула вздрогнул и
полной грудью, с лёгким сопением, втянул в себя неведомый аромат.
Его голова тут же закружилась от внезапно нахлынувшего разнообразия
запахов: смеси цветов, листвы, трав, еще по- дневному отдающей
тепло земли и какой-то особенно приятной свежести, едва ощутимо
коснувшейся его лица. Хайлула пошатнулся, сделал шаг вперёд и
неожиданно для себя понял, что стоит на земле. Густой, вязкий
сумрак, окружавший боевика, исчез. Но он всё ещё ничего не видел и
скорее почувствовал, чем разглядел, что по-прежнему находится в
лесу. Только вокруг почему-то царила ночь.
-Я был без сознания?– вопросил у
неба главарь банды и снова вопрос остался без ответа. – Я
ранен? -он осторожно ощупал своё тело: руки, ноги, грудь,
спину.
-Если я ранен, то почему
стою на ногах и не чувствую боли, не ощущаю своих ран? Где
кровь? Где скрывающие её бинты? А может, мне всё это лишь снится? –
не переставал допытываться у окружающей тишины постепенно
приходящий в себя бандит. Он переступил с ноги на ногу и, оставаясь
во всё той же болезненной растерянности, провёл рукой со сжатым в
ней кинжалом по стволу висевшего на ремне автомата.
-…а шайтан, - ствол оружия
оказался неимоверно горячим. «Чех»* вскрикнул от обжигающей боли,
ругнулся сквозь стиснутые зубы и, непроизвольно тряхнув обожженной
рукой, разжал пальцы, сжимавшие рукоять кинжала. Узкий, остро
отточенный клинок сверкнул лезвием и, зашуршав в листве, отлетел в
заросли густого, с растопыренными во все стороны ветвями,
кустарника. Хайлула зло выругался. Некоторое время он дул на
обожженные пальцы, пытаясь притупить боль. Затем на мгновенье
застыл, словно окаменев: значение самого факта ожога, наконец,
дошло до его сознания. Всё окружающее не могло быть сном.