Михаил застал парня сладко спящего в кресле. Он понял. «Теперь пусть катится во все стороны» – понял он. Достав свой телефон, он стал снимать смешную позу заснувшего Гоши, стал говорить на камеру: «Вот он, разлегся. Гоша, ты кроликов покормил? Покормил кроликов, Гоша?»
«Покажу мужикам, посмеются» – заливался Михаил краской. «Такого дебила не грех и в интернет залить» – продолжал он и не заметил новых подземных толчков.
Зато старый домик, в котором Гоша жил последнее время, эти толчки заметил. Стены треснули, и ветхая крыша рухнула на двоих непривлекательных мужчин разом.
***
Видимо, когда начались неполадки с погодой, с моей памятью тоже начались эти, позвольте, неполадки. Будто одним моментом я помню сухие интернет-статьи с картинками разрушенных африканских деревень, будто другим моментом – свое бесстыдство ушедших дней, которое, возможно, и началось вместе с бесконечными катаклизмами. Где-то обрушилось цунами, где-то – ряды землетрясений, где-то начали господствовать полярные дни и ночи, будто ось земли заржавела. Может, она заржавела как раз из-за бесстыдников таких как я?
Ошарашенные природой, мускулиные правители мира закончили все войны, наша страна стала готовиться к очередным президентским выборам. Впрочем, в этом рассказе я не хочу говорить ни про то, ни про другое.
Память бесстыдств и, конечно, пьянств, память, которой я никогда не отличался, дамокловым мечом висела над темечком и каждый раз, когда я повторял пройденное, как параграфы учебника, темечко чувствовало неприятный холодок. Забавно, из лекций по литературе в институте я унес всего два фразеологизма – дамоклов меч и секрет Полишинеля – так, что теперь я повторяю их во всех своих рассказах, хоть и не до конца зная их значение. Еще память горчичником возвращает меня к моменту моего прощания с Уралом, моменту, растянувшемуся на целые сутки.
Был февраль. До отъезда оставалось достаточно времени, и на душе скреблась тоска. Тоска по тому дому, в котором меня уже не будет, тоска по людям, с которыми был в хороших отношениях, тоска по женитьбе, именно по женитьбе, не по жене, сколько смог, столько выплакал к тому моменту. Напротив, я не хотел поддаваться ей, не хотел особо никого видеть, поскольку знал, что тоска только подпитается упускаемым и уже упущенным, и будет не просто скребстись, будет кусать и рвать. Но увидеться с кем-то надо было. Надо было хотя бы кому-то оставить новость о том, что я уезжаю.