Пока он рассуждал, вдалеке показалось
неспешно продвигающееся облако пыли.
«Ага, вот только не с той стороны, —
подумал Вовка. — Батя, видать, через другой мосток
проехал, и зашел сначала домой. О-го-го, а в коляске-то вертикалка
лежит — старенький ИЖ-12. Это куда же это мы собрались?»
— Давай залезай, Володька, сейчас
расскажу все по пути.
Отец устало нагнулся за котелком с
картошкой и пакетом с бутербродами, заботливо завернутыми в бумагу,
и забросил все вместе с пластиковыми флягами в коляску.
— Нашли твоего дружка, — начал
рассказывать он на ходу, тихонько тронувшись через мостки. — Народ
уже по домам расходиться стал, я как раз подвозил кое-кого. Только
вот что-то Тимка сам не свой — истерика с ним, что ли… А может,
просто перенервничал — ерунду какую-то мелет про огромное озеро,
про стаи гусей на нем. Где там озеро-то? Болото дальше есть мелкое
— не утонешь, только вываляешься в грязи.
— Это, какое?
— Да ты должен знать то место, мы
туда иногда уток с тобой ходили стрелять. Так что, скорее всего,
врет он, как сивый мерин. Однако проверить надо, мы со Степанычем
решили — пусть ведет, а выпороть никогда не поздно. Может быть, за
болотом что-то и есть не очень большое, туда давно никто не совался
напрямик, а в обход — все ноги стопчешь, если не переломаешь. Вот
поэтому я ружье и прихватил. Взял еще десяток патронов с дробью,
вдруг придется утку на ужин стрельнуть...
И уже под нос отец пробурчал.
— Да картечи на всякий случай…
Небось, егерь не замает за весеннюю охоту без разрешения.
— Это Тимка-то? — вдруг спохватился
Вовка, осознав, что его друга поймали на обмане. — Ты чё, пап? Это
я могу… э-э-э… сболтнуть что-то ради красного словца. А Тимка и
раньше всегда правду в глаза любому мог сказануть, а уж после
смерти матери зарок дал. Сказал, что с этого момента врать больше
никому не будет, даже если за правду накажут сильно. Хуже, мол, чем
сейчас, точно не будет. Он, по-моему, даже специально
нарывается…
Тимка действительно нарывался. К
примеру, в школе, если учителя замечали любой непорядок в классе,
то знали, что могли обратиться к нему.
И он, если принимал малейшее участие
в шалостях, всегда сознавался, не закладывая при этом остальных. А
потом шел беспрекословно убирать битые цветочные горшки и стекла,
оставляя дневник на столе учителя.