В тот момент мне казалось, что я запомнил все и навсегда, до детали, до черточки. И с каждой попыткой восстановить картину произошедшего я вспоминал все меньше и меньше.
Но главное все-таки не забыто: 20 марта, поздний вечер, мать, лежащая неподвижно в комнате, на диване. Я и старший брат рядом, наши лица влажные от слез. Какая она стала тихая! Эта плоть, она лишь недавно дышала, неразборчиво говорила и хрипела, звала свою мать, притворялась бабочкой. Теперь она замолчала, отныне она всегда будет молчать. Я почувствовал холод, поднимавшийся из самой глубины этого тела, и понял, что он будет лишь нарастать. Брат сообщил о случившемся отцу, тот дополз до дивана, на котором лежала мать, тыкался мокрым от слез лицом в ее остывающее тело. Мне показалось, что он старался не смотреть на нее – видимо, не мог вынести этого зрелища. Его сознание пыталось отгородиться от того, что произошло. Я почти ненавидел его за это. При этом сам ловил себя на мысли, что смотрел на это холодно, отстраненно, словно это были не мои родители, а актеры, очень хорошо игравшие свои роли, словно не было никакой смерти, словно ничего не изменилось. Вот сейчас актриса встанет с дивана, улыбнется и спросит: «Ну как? Понравилось?» Да, очень понравилось. Ты так хорошо играла, что берет оторопь. Так, что это выглядело реальным. Браво!
Через некоторое время пришла ее старшая сестра с мужем, заплаканная. Она знала, что это случится совсем скоро. Но к смерти нельзя быть готовым. Потом она скажет мне: «Когда ушла Люба, я так хотела умереть! Просила об этом бога, но он не услышал».
Прошло полчаса, в течение которых я сидел и смотрел на материно лицо, гладил его. Наконец приехали работники муниципальной службы и унесли ее. Они были неторопливы: не спеша положили ее в мешок, огромный мертвецкий мешок. Тело стукнулось обо что-то. Какой неприятный звук! Я представил звуки, которые будет скоро издавать это тело, когда его повезут в этом уродливом мешке. Оно будет лежать на полу, в машине, одиноко и тихо, и, если бы не звуки ударов, которые сопровождают соприкосновение с поверхностями, с ухабами и углами, тишина была бы полная. Ах да, ее будет также нарушать мотор машины, негромкие голоса работников, сидящих на переднем сиденье.
Этот звук, глухой и отстраненный, говорил о многом. О том, например, что это было плотью минуты назад. Теперь это было не тело, а просто труп. Окаменелая субстанция, одна из многих. Моя мать стала трупом? Нет, нет, нет! Я никогда в это не поверю, никогда! И лишь бы не слышать этого звука, этого глухого предательского звука, которое издало ее тело в уродливом мешке, когда оно задело что-то, наверное, угол. И, наверное, такой же будет звук, когда его положат на пол в мертвецкой машине.