Я чувствовал, что здесь что-то не так, сомневался, но старался не проявлять малодушия. Отталкивая липкие частицы сомнений, я поступил решительно, хотя и с бесполезной осторожностью. В итоге произошло то, к чему подталкивал ВГ, но чего ни в коем случае делать не следовало. Не размышляя более, кончиком языка я коснулся массивного кольца. Мгновенно, как и следовало ожидать, мой детский розовый язычок оказался пойманным, его кончик намертво примерз. Мир сузился в ограниченном пространстве этой ловушки. Несмотря на боль и слезы, я отцепил прихваченный морозом язык от злополучного кольца, оставив на нем кусочек кожи и подумал, глядя на капельки крови на снегу: «Мир бывает так навязчив, чтобы мы не избегали его исследовать». В то же время мне почудился внутри довольно издевательский ответ: «Ты же сам решаешь, куда и зачем совать свой любопытный нос или тем более язык».
Несмотря на остававшиеся сомнения, я опять получил подтверждение, что в диалоге участвует тот, кто сидит внутри, кого я мог бы называть внутренним голосом или alter ego. Тогда я еще не мог наделять своего внутреннего суфлера чертами личности. Мне не хватало привычки анализировать и называть вещи своими именами. С детским нелогичным бахвальством я показал Джерри язык с капающей с него кровью, а он мне сочувственно свистнул носом…
3. Страх в человеке переходит в восторг, если не в панику
Зачем кошки касаются ног человека и трутся пушистыми боками, даря ему ощущение своего присутствия и прогоняя издевательские козни одиночества? Видимо, один из важных моментов в приручении кошками человека – их роль в темноте. Скука – это отсутствие контактов, а страх – опасение неожиданных встреч с чем-то неведомым или ужасным. Своим обыденным и уверенным поведением во тьме кошки дарят нам спокойствие и позволяют преодолевать страхи, когда главный источник информации – глаза – видят очень мало, а воображение рисует что-то нереальное и жуткое, когда слышатся таинственные голоса, неизвестно кому принадлежащие и подталкивающие к ожиданию чудовищных последствий.
Мое раннее детство прошло в многообразных играх теней и отсветов огня керосиновых ламп, разнокалиберных фонарей «Молния» и других устаревших ныне источников света. Многое объясняется послевоенными трудностями проведения линий электропередач, но тогда, в раннем детстве, мне нравилась вся эта фантасмагория теней. Когда сгущались сумерки, в доме неизбежно наступал «час зажжения ламп». Эту процедуру мать начинала с кухни, где располагалась солидная, оригинальной конструкции лампа с пузатыми боками и широким фитилем. Как правило, соблюдался строгий ритуал и порядок действий. Если на стеклянном абажуре лампы было хоть маленькое пятнышко, мама брала кусок бумаги и, скомкав его, вначале действовала этим «шариком», а потом с помощью ершика протирала абажур изнутри до полной прозрачности. Когда я подрос, эта процедура нередко поручалась мне. После зажжения лампа слегка мерцала, а потом пламя разгоралось все ярче и пускало многообразные отсветы по стенам большой кухни, по крашеному деревянному полу. Тени разбегались, как суетливые чудовища, преломляясь от всего, что двигалось, в прямых и отраженных лучах.