Иннокентий Ефремович служил ректором, и был человеком приветливым, в меру разговорчивым, в меру строгим, и слыл законченным жизнелюбом. Его уважали все студенты, и студентки, за его безвредный характер, и всегда учтивый тон. А также, за его, почти болезненное чувство справедливости. Он не терпел, и самых незначительных проявлений несправедливости. И это говорило в первую очередь, о скрытой силе его духа. Ведь только сильный духом человек, находя в справедливости настоящую ценность, не взирая ни на что, стремится отстоять эту справедливость, даже в ущерб собственным интересам, а порой и собственной жизни.
Подойдя к парадной, Висталь окинул взором двух курящих на крыльце, и смеющихся после каждого сказанного слова, студенток. Открыв большую дубовую дверь, он вошёл в холл. Поднимаясь по старинной лестнице с балюстрадой, он думал о том, какое Великое счастье быть молодым и радоваться каждой минуте. Ведь для того, чтобы смеяться после каждого сказанного слова, надо обладать безмерным счастьем. Куда же девается с возрастом, это счастье ощущений, эта наивная жизнерадостность? Да… На протяжении всей своей жизни мы, теряя нечто от беззаботного счастья, приобретаем нечто от мудрости… Но кому нужна эта мудрость, если она не приносит никакого удовлетворения своему обладателю, если она не привносит, но забирает последние крохи этого счастья?
Но в том то и дело, что счастье – самое неоднозначное существо на земле. Оно не имеет своего тела, оно не имеет строгих, определённых для всех и каждого, критериев. Для одного счастье, – в пребывании, погружённом в религиозную эйфорию; Для другого, – в скитаниях по ледяным пещерам познания; Для третьего, – где-то за пределами всего мироздания, – в горах, наедине со своей Великой мудростью.... Мерить, соизмерять, и спорить о счастье, такое же неблагодарное занятие, как спорить о том, что наиболее близко к истине, схоластическая уверенность в спекулятивных и рационально-аналитических формах познания, или уверенность в идеальных полях трансцендентального и метафизического опыта? То есть, попросту говоря, что первостепенно, – наука, или религия, доказательная подтверждённость, или вера?
Войдя на третий этаж, и пройдя по длинному коридору, Висталь постучался в двустворчатую дверь.
Войдите! Звонким голосом ответила секретарь. Висталь открыл дверь, и пройдя несколько шагов, слегка поклонившись, произнёс: Я хотел бы поговорить с Иннокентием Ефремовичем. Подождите, у него сейчас проректор, но это ненадолго, присядьте. Висталь, подойдя к окну, сложив руки и опустив подбородок, задумался. За окном, природа, с какой-то патриархальной безмятежностью, безмолвная, и безучастная ко всему, чем был занят человек, отмеряла своё, недоступное нашему осмыслению, время. Такое впечатление, что это был какой-то отдельный мир, и фатальная размеренность этого бытия, не будет потревожена никогда, и ничем.