Они шли вдоль низкого чугунного кружева, за которым подмигивало бликами голубое полотно Волги. Шли медленно, нога за ногу, словно желая отсрочить неминуемый момент, когда пешеходная дорожка убежит с набережной и тонким ручейком впадет в шумный проспект. Они не держались за руки, а просто разговаривали, и время от времени то на него, то на нее накатывала неловкость. Рыжеволосая худышка в открытом зеленом платье и красивый немолодой мужчина в ковбойской шляпе, слегка съехавшей набок. Он был намного старше спутницы, но разница не диссонировала – напротив, они смотрелись, как воплощение эстетики летнего вечера.
Изуродованный “под старину” фонарный столб неумолимо приближался. Скрюченный, как вопросительный знак, он словно спрашивал Жигарева: “Ну, что теперь, когда дойдете до остановки? Ты же не хочешь расставаться. Ты хочешь взять за руку, сказать, что видишь перед собой самое прекрасное создание на земле. Хочешь отправиться с ней на этот чертов фестиваль, обниматься возле костра, укрыть ее своей курткой, когда замерзнет, поить чаем и отгонять назойливых комаров, а потом отобрать у окосевшего барда гитару и спеть свои песни, все-все, даже самые смешные и глупые. Хочешь… Но ты же ничего не скажешь?”