Каждый раз, когда Соня вспоминала это мгновение, ей казалось, что свет кругом померк. А окружающий мир вдруг смешался и отступил, став третьим лишним.
И только что, в редакции повторилось то же самое. Когда Соня шла, не чуя под собой ног, чтобы пригласить Жигарева на танец, все исчезло – и как будто образовался невидимый коридор.
Сейчас Иван Жигарев идет рядом с ней. Так близко, что можно нечаянно коснуться его.
А вдруг он уже обо всем догадался?
На самом-то деле Иван Жигарев догадался только об одном: что вот уже несколько минут несет околесицу, смысла которой сам не может уловить. Оборвав себя на полуслове, он сделал вид, что закашлялся, и выжидательно посмотрел на Соню – продолжать? Но она ответила таким же растерянным взглядом.
– Извините, я, кажется… отвлеклась и прослушала ваши последние слова. О чем вы говорили?
– Да я, кажется, и сам всё прослушал.
Это было действительно смешно, но она не улыбнулась а, наоборот, теперь смотрела на него с каким-то неявным страхом, словно опасалась чего-то. Ну, это понятно. Боится, что начнет приставать. Пьянка, танцы, прогулка, набережная… Нужно срочно сказать что-то возвышенное и абстрактное. Стихи? Да, отлично. Пусть будут стихи.
Величавая река-императрица несла свои волны так же сдержанно и неспешно, как и триста, и тысячу лет назад. Возможно, в те вечера, когда ее воды зеркально отражали небо, она воображала себя венецианским каналом, оглашаемым песнями гондольеров. Но ни один канал не мог бы похвастаться такой набережной. Пешеходная зона, выложенная разноцветной плиткой, убегала под навесы раскидистых лип, которые помнили кортежи екатерининских времен, бежала вдоль зданий, все еще хранивших отпечатки ампира и классицизма, тянулась к желтым скамейкам и кустам жасмина. Советские городские архитекторы заботились о культурном отдыхе культурных граждан. Но так же, как столетия назад, по дорожкам для интеллигентных прогулок следовали романтика, слёзы и кутеж. Здесь назначали свидания, плакались в жилетки, бухали под шумок и порой, перебрав с алкоголем, били друг другу лица – или, упав на четвереньки, извергали на цветную плитку тротуара содержимое несчастного желудка. Зловонные лужи, порожденные кошмарами пищеварения, успевали несколько часов полюбоваться на ночное небо прежде, чем навсегда исчезнуть под тугими струями воды поливальных машин.