Увы, в страдании ничего удивительного нет. Оно выражает отделённость от Центра. Так же погибает и срезанный цветок. У него нет способности прирасти сразу к тому месту, от которого он был отрезан. Сначала нужно пустить корень, потом найти подходящую почву. Везде сплошные трансформации, каждая из которых – возможность потерпеть неудачу. Но настолько ли риск страшит, если нет никакой другой альтернативы? Если не прощать, ад становится реальностью здесь и сейчас. Сама действительность становится лишённой веры, любви и надежды – местом отчаяния, ненависти и страха. Если нет шанса на возрождение, то и падение уже не так страшно, его ведь не избежать никому, а с неизбежностью придётся мириться. Вопрос теперь стоит только в том, кто падёт быстрее и удачнее. Отсутствие прощения делает зло нормой, заставляет искать меньшее и более выгодное зло.
Итак, прощение необходимо. И, раз мы сами являемся теми, кто способен учиться прощать, наша экзистенциальная потребность – научиться прощению как можно раньше и становиться всё более зрелыми на пути прощения. Так нам открывается польза личного самосовершенствования в этой жизни. Заслужить спасение невозможно, оно приобретается верой. Ведь в момент прощения ещё нет никаких заслуг, они становятся возможными только благодаря возможности прощать. А эта способность требует умения верить, надеяться и любить. Быть справедливыми и милующими одновременно, чтобы, осознавая несовершенство всех нас, уметь находить на горизонте путеводную звезду добродетели, дорога к которой – непрекращающийся процесс прощений и падений, каждый виток которого приближает нас к цели.
В конечном итоге, грех оказывается преодолённым. «Смерть, где твоё жало? Ад, где твоя победа?» Он оказывается преодолённым, не упраздняясь, а превращаясь из пропасти в трамплин для обращения. Аскетическая практика, в которой мы сознаём свою греховность, может быть не только поводом для уныния. Самоуничижением мы скорее выражаем неверие. Осознание греха и вера, соединённые вместе, дают надежду на прощение. Не уверенность пелагианизма, а надежду, которая, хоть и ставит нас в подвешенное положение, но этим учит летать. Учит не искать опоры в мире, мудрость которого есть безумие пред Господом. У Гегеля логика оказывалась венцом философии. У его современника Кьеркегора она упраздняется в самом сердце антропологии и богословия, чтобы провозгласить право на единение Творца и творения в любви. Это любовь отчаявшегося, у которого нет никаких приобретений, кроме тех, что он скопил в собственной душе. Здесь действительно теряющий душу находит её обновлённой. Он дошёл до черты отчуждения, он знает, что этот опыт есть у каждого, кто находится рядом.