Но у Билли на меня другие планы.
Как только я выхожу в коридор, Акерс отталкивается от стены и в два шага оказывается около меня. Над его широкими плечами вьются тёмные волосы, синяя футболка обтягивает мышцы, а широко расставленные ноги говорят об уверенности – чрезмерной уверенности. Я подаюсь назад и прислоняюсь спиной к уже захлопнувшейся двери.
– Надолго ты останешься? – спрашивает Билли, подходя всё ближе. Так начинается каждый наш разговор: никаких приветствий, пожеланий и тем более откровений. Всё чопорно и клишировано.
Я нервно поправляю платье и отвечаю:
– Ещё не в курсе, – я не узнаю собственного голоса.
– Что насчёт контракта?
Он, конечно, в курсе моей модельной деятельности.
– Я пока не знаю, согласятся со мной работать дальше. Но, если согласятся, я буду вынуждена периодически ездить в Хантингтон.
Билли заглядывает мне в глаза, как будто пытается понять, не вру ли я. Мне хочется спросить, как я могу врать тому, кто только что взял мою жизнь в свои руки, но от страха не могу даже рот открыть. От Билли можно ожидать всё что угодно. Он может взреветь, как медведь, а может спокойно развернуться и уйти. Может без предупреждения притянуть меня к себе, а может жестко оттолкнуть.
Приближаясь всё ближе, он скрывает за своей спиной весь коридор. Только я хочу поднять трясущуюся руку, чтобы оттолкнуть его, как Акерс опережает меня и обнимает. Жжение в глазах становится невыносимым, и я почти плачу, не в силах расторгнуть объятия с самим дьяволом во плоти.
Прости, Ривер Фосс. Может, как-нибудь в другой раз?
За завтраком только мелькающие тут и там Луиза и Зои не дают мне уйти в свои мысли. Когда миссис Хью, наша главная повариха, исчезает на кухне, они, как ураган, проносятся через кафетерий, опустошая вазочки с домашним печеньем. Да, Хью прекрасно готовит! Кажется, впервые она испекла это печенье на Рождество две тысячи двенадцатого. Я и не замечаю, как сама тянусь к вазочке на своём столике. Пока Хью стаскивает в раковину грязную посуду, я разрешаю себе всего одно крошечное печенье. А потом ещё, и ещё… Я запиваю чёрным чаем и уже хочу пойти по своим делам, как мне на глаза случайно попадается… Люк.
Как ни странно, именно о нём я и думаю весь последний час. Сидя за крайним столиком, он с таким интересом читает книгу, что не слышит даже носящихся по кафетерию девочек. Рукава его рубахи закатаны до локтей, и я вижу, как его руки обмотаны, как ниточками, нежно-голубыми венами. Под лучами утреннего солнца его волосы отливают тёплым медовым оттенком. Люк так мирно сидел за столом, когда я вошла, что я умудрилась его не заметить. Зато теперь я не могу от него оторваться, как будто тайна, написаная на его лице, жаждет, чтобы я её разгадала. Но пока он остаётся для меня всё тем же незнакомцем. Тем самым неприглядным мышонком, с которым и поговорить-то не о чем.